– Извольте.
– Тысяча благодарностей, милсдарь! – незнакомец,
оживившись, проворно попробовал рубль на зуб, подбросил, ловко поймал. –
Теперь видно, что я имею дело с благороднейшим человеком, коему, согласно
правилам чести, отслужить готов всей душою… Изволите пройти со мной в ресторан?
Там мы в два счета сыщем оборотистых людей, которые вам за смешные суммы любое
содействие окажут… – он расхохотался, заметив, что Ольга принялась
недоуменно озираться. – Рестораны тут непрезентабельны, зато открыты
круглосуточно… Не угодно ли?
Он подошел к дому, постучал в полуподвальное окошко.
Отдернулась занавеска, изнутри забрезжил неяркий свет, распахнулась форточка, и
к ней прижалась ухом какая-то физиономия. Незнакомец, согнувшись в три
погибели, что-то сказал – похоже, на том самом тарабарском языке, на котором
совсем недавно обращался к Ольге, – и, выслушав невнятный ответ,
выпрямился, улыбаясь во весь рот:
– Не извольте беспокоиться, все сладилось. Здесь,
конечно, вам не Аглицкий клуб, но место, приятное во всех отношениях, ежели у
вас в кармане позванивает нечто, имеющее хождение на всем пространстве империи
Российской… Прошу-с! – и он указал на крыльцо.
Ольга последовала за ним – не без некоторой тревоги, но что
еще оставалось делать, как не рискнуть в очередной раз?
В небольших сенях, где пахло кислой капустой и вениками,
горел на стене крошечный фонарик. Ольгин провожатый уверенно распахнул дверь
слева, за которой обнаружилась скудно освещенная лестница, ведущая вниз.
– После вас, – вежливо сказала Ольга.
– Как угодно-с, – пожал плечами незнакомец и без
промедления, с видимым нетерпением стал спускаться первым.
Ничего жуткого внизу не обнаружилось. На зловещее логово
разбойников помещение никак не походило: довольно большой подвал со сводчатым
потолком, слабо освещенный полудюжиной свечей в извозчичьих фонариках,
прикрепленных там и сям. Посреди протянулись два длинных пустых стола,
окруженных разнокалиберными табуретами и стульями грубой работы, а вдоль стен
размещались отгороженные дощатыми стенками клетушки. Большая их часть тонула во
мраке, и никого там не было, только в одной вокруг неказистого стола сидели
несколько человек и о чем-то толковали воодушевленно-пьяными голосами. На вновь
прибывших они, кажется, и внимания не обратили.
Совершенно непонятно откуда вдруг возник здоровенный
мужичина в полосатых шароварах, смазных сапогах и черной плисовой жилетке
поверх розовой рубахи в белый горошек. Волосы его, смоченные репейным маслом,
были тщательно уложены на прямой пробор, борода опрятно расчесана, а поперек
жилетки тянулась толстая часовая цепочка с целой пригоршней разнообразнейших
брелоков и печаток. Вполне мужицкий вид, вот только глазки чересчур прыткие и
пронзительные для простой деревенщины.
– Здорово, Грек, – сказал он не без
настороженности. – Я ж тебе говорил, что нынче у нас все за деньги, а в
долг не иначе как завтра, так что завтра и приходи…
– Не испытываю потребности, – гордо ответил
названный Греком, извлек полученный от Ольги рубль и торжественно поводил им
перед лицом трактирщика. – Сам видишь, нынче мы королю кумовья…
– Дай-ка, – трактирщик отобрал у него монету,
попробовал на зуб, подкинул на ладони, вернул. – Надо ж, разжился… Вроде б
и не слышно было поблизости, чтоб орал кто-то: «Караул, грабят!»…
– Обижаешь, Фома, – с принужденным смешком сказал
Грек. – Мы деревянной иглой не шьем, сам знаешь, мы безобидные… Приютить
бы нас, Фомушка, накормить, напоить и обогреть… а кроме того, башмаки бы по
ноге подобрать молодому человеку из самого что ни на есть приличного семейства…
– Ох, не похож… – сказал, как отрубил, трактирщик,
окинув Ольгу колючим взглядом.
– Что ж ты, Фомушка, не зная человека, обижаешь… –
затараторил Грек. – Молодой человек, надобно тебе знать, будучи в гостях у
предмета своей пылкой страсти – чье имя тебе знать вовсе даже и
необязательно, – был застигнут врасплох не то что злобным мужем, а еще и
двумя альгвасилами с пистолетами. Вот и пришлось по ночному Петербургу
скрываться в том, что под руку подвернулось… Смекаешь?
«Он, кончено, первостатейный прохвост, пробы ставить
негде, – подумала Ольга. – Но мысль подкинул замечательную. Чем не
объяснение для окружающих?»
Фома глянул на Ольгу:
– А деньги тоже забыл, сбегая от… предмета, или все ж
успел прихватить?
Вновь запустив руку в кошелек, Ольга, на сей раз уже не
медля, вытащила сразу три монетки (поскольку ни одного рубля более не
нашарила). На ладони у нее оказались золотой десятирублевик и два серебряных
полтинника, почти не потертые.
– Сойдет, – веско промолвил Фома. – Садитесь
вон туда, а я чего-нибудь соображу. В нашем деле чихать на… предметы и прочие
несообразности, лишь бы деньги были государственной печати, а не гуслицкого
чекана…
Он снял с гвоздя один из фонариков и поставил его на стол в
ближайшем закутке. Ольга и ее спутник уселись на корявые табуреты. В тусклом
свете фонарика все же удалось хорошенько разглядеть незнакомца: чернявый, с
кудряшками на лбу и тонкими усиками (за каковой облик, надо полагать, и получил
прозвище), лицо молодое, но испитое, да и весь он какой-то… изрядно
потасканный. Ольга достаточно ориентировалась в жизни, чтобы сделать вывод:
пьянчужка и бездельник, конечно, с сомнительными источниками существования… но
на грабителя все же не похож, слишком суетлив и несерьезен. Не чувствуется в
нем смелости напасть и отобрать… зато ясно, что горит желанием выманить столько
денег, сколько удастся. Ну и черт с ним, бескорыстные подвижники тут, надо
полагать, вообще не водятся, можно и пожертвовать содержимым чужого кошелька,
лишь бы раздобыть башмаки и выяснить наконец, где она, собственно, находится…
Вернулся трактирщик, поставил на стол квадратный штоф
темного стекла с двумя надетыми на горлышко стаканчиками и оловянный поднос со
снедью. Воззрился вопросительно.
– Мне бы башмаки… или сапоги, – сказала Ольга.
– Чего ж, поищем… – он присмотрелся к Ольгиной
босой ступне, определенно прикидывая размер. – Ножка маловата, чисто
дамская, ну да чего не сделаешь, когда платят… Шапочку не желаете в придачу? А
то, осмелюсь заметить, нынешний ваш мужицкий гречневик со всем остальным слабо
сочетается…
– Пожалуй, – согласилась Ольга.
При посторонних, конечно, шапку менять не стоит, но кто
мешает это сделать потом, на улице? Шапка, и впрямь, не сочетается с приличной,
безусловно барской, пусть и не по мерке, одеждой…
Трактирщик кивнул и степенно удалился. Грек немедленно
потянулся к штофу и наполнил стаканчики. Потер руки – лицо у него стало
нетерпеливым, ноздри усиленно втягивали аромат скверной сивухи:
– Ну, за приятное знакомство?
И, подавая пример, схватил стаканчик, опрокинул его со
сноровкой, выдававшей многолетнюю практику, перекосился, яростно кривя лицо,
выражавшее сложную смесь отвращения и удовольствия. Схватил с блюда соленый
огурец, откусил половину и хрустко зачавкал.
