– Я бы на вашем месте поостереглась, – сказала
Ольга, вспомнив черное мохнатое создание, невидимо для всех присутствовавшее на
той дуэли. – Он может оказаться опасным…
– Вздор, еще раз вздор и тысячу раз вздор! –
загромыхал Топорков. – Конечно, пуля сплошь и рядом не разбирает… Но можно
поступить просто: если, паче чаяния, со мной что-нибудь случится, камергера
вызовет еще кто-нибудь, а там еще и еще… Я берусь в кратчайший срок устроить
так, что его на дуэль будут готовы вызывать человек тридцать, один за другим,
беспрестанно, на протяжении недель и месяцев. Сама по себе такая история
послужит дополнительной атакой как на камергера, так и на мнение общества…
– Васюк, охолонись, – преспокойно произнес
Лихарев. – Вот о чем в данном раскладе следует забыть начисто, так это о
дуэли. Не тот случай. Предположим, ты его уложишь первым выстрелом. И что же?
Да кончится все тем, что к его законному наследнику перейдет все имущество
покойника, в том числе… – он деликатно покосился в сторону Ольги.
– Действительно, – пробурчал сконфуженный
Топорков. – Я как-то не учел… Неладно получится. Ну, а что ты предлагаешь?
Ты ж у нас мастер в математических расчетах и прочей вычислительной
премудрости…
– На мой взгляд, существует самый простой выход, –
невозмутимо ответил Лихарев. – Полностью согласующийся с законами империи.
Камергеру достаточно, взявши перо и бумагу, в пять минут написать своей
крепостной вольную – после чего Ольга Ивановна избавляется от всех тягот.
Опротестовывать бумаги в суде – чересчур долгое и сложное предприятие. Вольная
снимает все сложности… Нужно только убедить камергера…
– Ну, это-то мы запросто, – с нехорошим оживлением
во взгляде сказал Топорков. – Уж насчет убеждения можешь не сомневаться…
Соберу тех самых десятка три офицеров, про которых говорил, заявимся к
голубчику в гости и поставим вопрос недвусмысленно: либо он в нашем присутствии
пишет вольную, либо остаток жизни ему провести, мотаясь по дуэлям… да сколько у
него останется жизни-то при таком подходе… Или и это против твоих математических
расчетов?
– Да нет, пожалуй, – подумав, заключил
Лихарев. – Метод убеждения не самый худший. Только, Васюк, я тебя умоляю,
будь дипломатичнее…
– Уж это я тебе обещаю, – сказал Топорков
уверенно. – Забыл, как я в Персидском походе себя проявил изворотливым
дипломатом? У Шавкат-мазара? Я тогда этой нехристи, Рюштю-бею, объяснил все как
нельзя более дипломатично: либо он со своей бандой в три минуты кладет оружие и
сдается, либо мои гусары каждого на сто пятнадцать частей нашинкуют… И ведь
сдался, татарская лопатка! Дипломатия нам знакома-с…
Поручик Тучков не без робости подал голос:
– Мы же еще не обсудили касаемо вмешательства государя
императора…
– Вот что я тебе скажу, дружище Тучков, –
решительно начал Топорков. – История эта, с «корнетом-спасителем» и всем
прочим, очень уж сложна и серьезна, чтобы сейчас и ее себе на шею взваливать.
Тут нужно сто раз отмерить, прежде чем один-единственный раз резануть.
Как-никак – государь, высокая политика и все прочее, вплоть до намека на
серьезный заговор, определенно маячащий за событиями… Давайте уж приземленных
целей держаться… Что думаете, Ольга Ивановна?
– Действительно, – согласилась Ольга. – Не
забывайте: представать перед государем мне придется, а не вам, господа… а меня
такая перспектива чуточку пугает. Давайте уж… как-нибудь после. Вольная –
прекрасная мысль…
– А ты что думаешь, математик?
– На сей раз, Васюк, у меня нет ни единого
возражения, – ответил Лихарев. – Время к вечеру. Утро вечера
мудренее. Поедем сейчас к паре-тройке человек, на которых можно безусловно
полагаться… к Тимонину хотя бы, к полковнику Пронскому, к Грише Бонерскому из
конно-егерского, обговорим детали, а завтра всей честной компанией начнем
убеждать господина камергера… Ольге Ивановне, по-моему, следует отдохнуть после
всех приключений, на ней лица нет…
– Дело, – кивнул Топорков. – Вот
только… – он обернулся к Тучкову с Тулуповым. – Вы оба, соколы мои,
остаетесь здесь в карауле. И не спорьте, Ольга Ивановна, решено. Места в доме
хватит, они на первом этаже расположатся и стеснять вас не будут. Ну а этикетом
и светскими приличиями, думается, можно в данном случае пренебречь. Осознали,
Тучков с Тулуповым? Головой отвечаете мне за Ольгу Ивановну! Я немедленно же,
вернувшись домой, пришлю вам с Семкой по паре пистолетов – чтобы уж были готовы
к любым неожиданностям. И не возражайте, Ольга Ивановна!
– Я и не возражаю, – устало сказала Ольга. –
Какой уж тут этикет…
…Оставшись одна, Ольга подошла к окну и, прислонясь
разгоряченным лицом к прохладному стеклу, долго смотрела на знакомую улочку,
где редкие домики перемежались с обширными пустырями, помаленьку тонувшими в
сгущавшемся сумраке. Ничего подозрительного вокруг не усматривалось – с тех
самых пор, как они все тут появились. Нигде не видно подозрительных личностей,
шпионивших бы за домом. Люди, сразу можно сказать, ее убежище пока что не
открыли. А что касается других… Ну, в конце концов, камергерова шайка тоже не
знала об уединенном домике на Васильевском, иначе события последних дней
разворачивались бы иначе. Да и у Анатоля они не смогли ее выследить поначалу,
появились, когда прошло уже много времени… а впрочем, тот несомненный сыщик мог
оказаться вовсе не посланцем камергера, а, скажем, одним из шпионов графа
Бенкендорфа…
Она старательно ободряла себя, повторяя вновь и вновь, что ночные
определенно не всемогущи – но сгущавшаяся за окном темнота все же чуточку
пугала, или, по крайней мере, не прибавляла душевной стойкости. Два бравых
гусарских поручика, тихонечко обретавшиеся на первом этаже, были слабой защитой
против некоторых опасностей, с которыми можно с столкнуться в ночном
Петербурге…
Встряхнув головой, стараясь отвлечься от тревожных мыслей,
она вспомнила о медальоне. Не теряя времени, прошла к комоду и выдвинула
верхний ящичек. Медальон лежал на прежнем месте.
Одна его половинка все так же представляла собою крохотное
окошечко в странный мир, где посреди черноты кружили разноцветные звездочки.
Зато другая была уже не угольно-черной, а по-прежнему безмятежно лазурной,
разве что с едва заметными вкраплениями черных точек, напоминавших величиной
след от укола иголкой. И Ольга подумала о том, о чем следовало задуматься
гораздо раньше: быть может, это непонятное украшение еще и предсказывает
ближайшее будущее? Когда впереди нешуточные беды, половинка медальона
становится черной, когда беды минуют – возвращается ясная, чистая лазурь…
Проверить эту догадку невозможно – но что-то в ней было.
Ослабив шейный платок, расстегнув верхние пуговицы
крахмальной рубашки, Ольга стала надевать медальон, решив отныне на всякий
случай с ним не расставаться. Во-первых, это единственное, что ей осталось от
неведомых родителей, сгинувших так странно, во-вторых, загадочное украшение,
очень может статься, таит в себе…
Пронзительная боль обожгла кожу под ключицами, как только ее
коснулся овальный медальон. Показалось даже, что эта жуткая боль – то ли
невыносимый жар, то ли пронизывающий холод – прожгла дыру в коже, в грудной
кости, и туда…
