– Мама, господин Валлент – писатель и хочет поговорить с дедушкой, – выпалил парнишка и бросился в соседнюю комнату, где, по всей видимости, и находился престарелый клоун.
– Но ведь он почти ничего не слышит! – удивилась хозяйка. Откровенно говоря, Валлент с самого начала не слишком рассчитывал узнать здесь что-нибудь действительно интересное, но известие о глухоте клоуна все же огорчило его. Он прошел вслед за Фуллером и увидел сидящего на кресле сгорбленного старика, совершенно лысого. Он безучастно внимал внуку, который пытался что-то ему втолковать, засунув губы в отверстие слухового аппарата. Магистр обрадовался, что ему не придется вновь излагать свою легенду. Старик выслушал объяснения и обратил взгляд на вошедшего гостя, одновременно поворачивая к нему слуховую трубку.
– Это вы тот самый историк? – скрипуче вопросил он.
– Да, да! – крикнул мальчик ему в ухо.
– Что вы хотите узнать?
– Прежде всего, как ваше имя?
– Дедушку зовут Шматток, это его сценический псевдоним, он для него все равно что имя. Мы его так и называем. Что мне ему передать?
– Скажи ему, Фуллер, что я хочу написать о клоунском искусстве с древних времен до наших дней. О великих паяцах, в том числе о нем самом, и о людях, с которыми ему довелось работать.
Пока мальчик пересказывал просьбу Валлента в трубку, в комнату вошла мать Фуллера с подносом, на котором стояла чашка с чаем, пахнувшим довольно приятно, а рядом с ней благоухала внушительная плюшка, и протянула все это гостю. Валлент со словами благодарности принял угощение и впился зубами в булку, и в это время заговорил старик Шматток:
– Кабы не так трудно было мне говорить, я бы уж порассказал вам о прошлых деньках. – Он покосился в сторону кухни, куда удалилась хозяйка, а затем выжидательно – на Валлента, и тот сразу сообразил, в чем нуждается старик. Достав из кармана бутыль, он выдернул пальцами пробку и протянул емкость страждущему клоуну. Шматток мгновенно извлек откуда-то стакан и наполнил его темной влагой, после чего молниеносно осушил его и заметно подобрел.
– Да, смотрел я на нынешних клоунов, – сказал он. – Да вы, поди, и сами в цирке бывали, коли за книгу взялись. И что же? Все приемы и шутки слизали с прежних номеров! Вы, может быть, подумаете, что я уже старый и ничего не соображаю? – Бывший клоун выпрямился в кресле, но тотчас схватился за поясницу, скривился и принял прежнюю скрюченную позу. – Я все понимаю, и в цирке был совсем не так давно… Дай Бог памяти… Да еще и трех лет не прошло! И вы думаете, этот молокосос Смяшша придумал что-нибудь свое? Да все так же велосипед вверх ногами ставит и падает с него на задницу, как и я, и все другие до меня.
– Дедушка, он еще в кучу мусора лицом падает! – прокричал Фуллер в раструб слуховой трубки. Старик вздрогнул, недоверчиво покосился на внука и покачал лысой морщинистой головой.
– В мусор, говоришь? Ну, это он из жизни взял, ничего не скажешь! Только разве это смешно, если всякая дрянь на улицах лежит? Я-то не хожу по ним, а то бы и сам обязательно в кучу свалился, а он из этого номер сделал! И что, его еще не арестовали? Не понимаю, как такие вещи можно на арене показывать. Клоун должен смешить публику, так меня учили с самого детства, а ты говоришь – мусор! Кому это интересно, если все и так его каждый день видят?
Валлент подумал, что надо каким-то образом направить поток мыслей престарелого клоуна в нужное русло. Он поставил поднос с опустевшей чашкой на тумбочку и наклонился к старику, отодвинув Фуллера от слухового аппарата.
– Расскажите о своих номерах! – сказал он.
– О своих-то? – запнулся Шматток. – Да разве ж можно придумать что-то свое, чего никто до тебя не делал? Мне это, правда, удалось, не то что нынешней молодежи, они все у стариков норовят выспросить да потом на арене и представить! А вы не из тех ли, кто чужие репризы за свои выдает? – Он отодвинулся от магистра и вонзился в него острым испытующим взором.
– Дедушка, господин Валлент никогда не выступал в цирке! – авторитетно вступился за растерявшегося гостя мальчик. Этот примитивный аргумент благотворно подействовал на старика, развеяв его приступ недоверчивости. Он вновь наполнил свой стакан и выверенным движением опустошил его. Желтоватые щеки старика слегка порозовели, а в бесцветных глазах появился слабый блеск.
– А то знаю я вас, сначала выспросят, а потом глядишь – твой номер уже на арене, и конферансье уже объявляет: «Клоун Хаххох со своей оригинальной хохмой!» Этак все заслуги старого мастера можно себе приписать, уж я-то знаю, сам… ну да ладно, чего там, раз уж вы не клоун, могу и рассказать. Только разве теперь вспомнишь, какие у меня номера были – я их столько поставил, что и не счесть… Самое первое свое выступление как сейчас помню: выхожу я на арену, объявляют, что я молодой клоун Шматток, и уже от одного моего сценического имени все засмеялись. А сейчас разве имена – так, глупости, Смяшши да Хаххохи и прочая дребедень. Я тогда на чурбаках стоял и бутылками жонглировал… – Старик оживился и плеснул себе еще напитка. – Сейчас такими штуками никого не удивишь, а меня встречали как самого знаменитого артиста!.. А вообще я всегда старался один работать, а то от помощника всегда каких-нибудь ошибок ждешь. Там не допрыгнет, тут упадет не к месту… Хорошо еще, что не мордой в мусор, спаси Бог.
Шматток надолго замолчал, уставясь в неведомую точку на стене, словно растерял весь свой словарный запас, и магистр собрался было слегка потормошить его, как старик неожиданно ясно и внимательно посмотрел на него и продолжал:
– Когда уж мне полсотни лет стукнуло, взял я себе напарницу, раньше она с отцом выступала, акробатом, пока он что-то себе не сломал. Сама меня уговорила, давай, мол, номер с велосипедом покажем – как я тебя учить буду, а ты падай, а в конце мы вместе свалимся. Потом я должен был посадить ее на закорки и увезти за кулисы.
– Спроси, как ее звали, – попросил Валлент мальчика, с вежливой скукой внимающего откровениям клоуна. Лицо исказила странная гримаса – смесь отвращения и экстаза, – натолкнувшая магистра на дикие предположения. Впрочем, в артистической среде существовали свои законы, с которыми ему редко приходилось сталкиваться во время службы в Отделе. Но тем не менее он представлял себе, на что готовы пойти люди, любой ценой добивающиеся публичного признания.
– Ее звали Маккафа, – сказал старик.
Магистр отстранил Фуллера от раструба и внятно, но не слишком громко произнес прямо в ухо артисту:
– Между вами существовали какие-нибудь отношения, кроме деловых?
Тот вдруг визгливо расхохотался, держась за спину.
– Она была такая красивая девчонка, особенно когда немного подкрасится! Наш выход всегда встречали громом аплодисментов. Правда, вначале мы делали вид, что я выбираю ее случайно, из тех, кто сидит на первом ряду. А потом бросили прикидываться, и на гастролях уже с самого начала выходили вместе. Как поехали в Азиану, наш номер стал усложняться. Она требовала, чтобы я, когда падал, будто случайно цеплялся за ее одежду. И к концу выступления она оставалась только в трусиках! Толпа просто бесновалась от восторга! Ну и злился же я, что она выставляется перед всеми этими ублюдками, прямо убить ее был готов, так злился. Я все думал, когда она скажет мне, чтобы я с нее и последнее сорвал…
