– Благодарю, но мне хотелось бы немного пройтись… Подышать воздухом.
– Очень жаль, – вздохнул дипломат. – А я-то надеялся воспользоваться случайной встречей… Да, месье Люсин! – Он как будто только что вспомнил. – Ведь вы обещали рассказать о фотографиях! Помните?
– Конечно, помню, и в свое время…
– Оно еще не настало?
– Надеюсь, вам не придется долго ожидать. Впрочем, вы наверняка разочаруетесь. Эти фотографии малоинтересны… неспециалисту. Ведь для криминалиста любой пустяк – это по меньшей мере потенциальный след. В девяноста случаях из ста он так и остается потенциальным.
– Вы даже не представляете себе, как меня волнуют подобные вещи! Не помню, говорил ли вам, но я обожаю детективы! Особенно если в них есть элемент странности. А тут и перстень епископа римско-католической церкви, и масонское кольцо с Адамовой головой, и эти таинственные фотографии…
– Таинственные? Вы преувеличиваете…
– Но ведь связь между ними и аметистом есть?! – Дипломат словно одновременно и спрашивал и утверждал.
– Возможно, – равнодушно усмехнулся Люсин. – Очень даже возможно. Но это пока секрет. – И, доверительно наклонившись к собеседнику, многозначительно акцентировал: – Сек-рет! – и замолчал.
Он по-прежнему не знал, какой особый интерес преследует очаровательный сотрудник консульского отдела. Поэтому и решил дать ему хоть видимость ниточки. Авось ухватится, начнет действовать и проявит тем самым тайные намерения. Особенно озадачивала настырность. Дипломат с бесхитростностью мальчишки пытался выспрашивать, что называется, в лоб. Мягко говоря, это было наивно.
Люсин хорошо помнил наблюдательность и цепкость памяти, которые проявил этот не очень понятный человек при осмотре гостиничного номера.
«Может, вправду на ловца и зверь бежит? Стоит ли тогда закрывать глаза? Не лучше ли метнуть приманку? Но такой вряд ли даст себя подсечь! Перекусит поводок и уйдет… И пусть! Одно то, какую именно приманку он возьмет, уже многое объяснит. Да и как иначе его раскроешь? Надо заставить его действовать, а мы пока устранимся и подождем…»
– Следы, видите ли, ведут в глубь истории… – после продолжительной паузы счел нужным добавить Люсин.
– Чьей? – мгновенно отреагировал дипломат. – Вашей или нашей?
– И вашей и нашей. – Люсин улыбнулся уже доверчиво и простодушно, и мало-мальски проницательному человеку должно было стать ясно, что больше ничего из этого парня не вытянешь.
– Ничего не поделаешь, – сокрушенно вздохнул дипломат. – Придется ждать!
– Да, придется ждать, – подтвердил Люсин.
«Взял или не взял? – подумал он, внимательно вглядываясь в лицо собеседника и маскируя это сочувственной и как бы полуобещающей улыбкой. – Действительно, придется обождать».
Они простились, договорившись созвониться при случае – это был лишь минимум, к которому обязывало приличие, – и разошлись.
Консульский чиновник направился к своей машине, а Люсин, войдя в пятнистую тень лип, зашагал, позвякивая подкованными каблуками по железным узорам решеток, защищающих древесные корни.
Он решил пешком дойти до самой Арбатской площади, а уж там сесть на троллейбус. Но на Тверском бульваре дорогу ему неторопливо перешла очень похожая на покойного Саскию кошка. Поэтому Люсин не очень удивился, когда узнал, что анализы еще не готовы и вряд ли будут сегодня вообще.
Повинуясь свойственному некоторым морякам несколько скептическому фатализму, он решил использовать оставшееся время для беседы с Верой Фабиановной. Впрочем, слово «фатализм» здесь как-то не совсем уместен. Скорее, можно говорить об известной ассоциации. Действительно, кошка на бульваре напомнила Люсину Саскию, и он решил навестить осиротевшую хозяйку. Конечно, это больше соответствует истинному положению вещей, чем какой-то там фатализм. Но… Недаром говорят, что мысль изреченная есть ложь. В том-то и закавыка. Не так прост Люсин, и вообще человек не так прост, чтобы его поведение можно было объяснить простейшей ассоциацией. В самом деле, разве нельзя здесь применить совсем иную схему? Хотя бы такую, например.
Люсин шел на работу, подсознательно или даже пусть сознательно размышляя о всяких анализах, и о Саскии в частности. Именно поэтому совершенно случайная бродячая кошка и показалась ему похожей на Саскию. Улавливаете мысль? Не кошка напомнила о Саскии, а Саския заставил обратить внимание на кошку! Произошла своего рода сублимация. Подсознательная мысль конкретизировалась, и Люсин совершенно правильно решил, что, раз анализов все равно пока нет, он может побеседовать со старухой. Он же придавал этой беседе большое значение! Она была просто необходима для дальнейшего продвижения следствия. Люсин даже купил накануне в «Детском мире» азбучную кассу. Стоит ли удивляться поэтому, что он поехал на улицу Алексея Толстого? Удивление, конечно, тут тоже ни при чем. Ведь речь идет о том, чтобы разобраться в мотивировке тех или иных поступков следователя. Для того, собственно, и затеян весь этот вроде бы совершенно пустой разговор… Мы располагаем тремя вариантами, как говорят психологи, установок, один из которых, очевидно, и обусловил принятое Люсиным решение. Но возможен и четвертый, если не пятый и шестой вариант. Люсин не думал об анализах и не обратил внимания на ту, совершенно не относящуюся к делу драную кошку. Он просто пришел на работу и, узнав, что экспертиза еще не готова, поехал к Вере Фабиановне. Этот простейший, почти на уровне рефлексов вариант можно подкрепить, как и предыдущие, двумя соображениями: а) визит к старухе стоял первым в списке неотложных дел; б) на работе делать все равно нечего, а сидеть в духоте не хотелось.
Теперь, после кропотливого анализа сознания и подсознания главного героя – поступок, надо прямо сказать, не очень корректный с чисто литературной точки зрения, – позволительно произвести некоторый синтез. Он предполагает слияние всех вариантов в немыслимую мешанину, в которой изредка вспыхивают и мгновенно гаснут разноцветные лампочки, лишь отдаленно напоминающие ясность и логику наших простейших вариантов. Сюда же придется добавить и ту ужасную историческую кашу, которая образовалась в голове Люсина после приятной беседы с Березовским; свежие воспоминания, отягченные неясными опасениями и всяческими предположениями, о встрече, так сказать, на дипломатическом уровне, а дальше сплошной поток: Лев Минеевич, иконщик, Женевьева, неизвестная пока какая-то соседка Эльвира Васильевна, ватутинский парикмахер, горьковатые, тревожные духи мадам Локар, ее расстрелянный муж, подвязка Генриха Четвертого, почему-то тугие, блестящие чулки Марии (Люсин твердо решил, что не станет проверять последнее алиби Михайлова) и, конечно, картинки природы в лунном и солнечном освещении – ольшаник, дорога в колдобинах, лужи, глина, цемент – все тот же, как говорится, сон.
Перечислять, конечно, легко… Но Люсин-то жил всем этим. Для него здесь не было второстепенных и малозначительных эпизодов. Каждый ведь мог в конце-то концов привести к раскрытию. Перечисление последовательно по природе и статично по естеству! Мышление же – процесс активный, высокоскоростной и непостижимый.
