Мы не собирались использовать это оружие, будем честны: мы не создавали оружие «против», мы хотели использовать его «за». Алекс, у нас нет телефонов и самолетов. Нет поездов. Нет телевидения.
Вся наша технология – это то, что может сделать кузнец, каменщик и плотник. Нет технологий – нет и государства. Киев отдельно, отдельно Ростов, Казань, Питер. Но у нас есть магия. Она может больше, чем самые фантастические технологии, но – только для единиц. И я нашел выход. Оружие, с помощью которого, я могу дотянуться до любого города, сделает меня не Великим Князем, а царем. Но разве в этом есть что-то плохое?
Плохое?..
Лично я на свою жизнь не жалуюсь, а то, что государство заканчивается за городскими воротами… Так, может, потому и не жалуюсь. В нынешних условиях трудно быть тираном. Стоит немного надавить на собственный народ, как он, дружно снявшись с места, перекочует на сотню-другую километров в объятия более дружелюбного правителя. Дружелюбного, потому что те, кого принимают, заплатят налоги. Так сказать дружба по расчету. Нет, лично мне царь не нужен, впрочем, я – это не все, может, например, Алехин спит и видит себя лейтенантом царской гвардии. Не дождавшись от меня реплики, Великий Князь Николай решил договорить:
– Я обратился за помощью, чтобы проверить, не на Лысой ли Горе узнали про наш план. Если бы узнали – Хозяйка отказала бы. Но она не отказала. Значит это не ведьмы. Но кто тогда?
– Сначала я думал, что это ваш командор. Церковь никогда не любила магию, а Порфирий обо всем знал, и вряд ли его радовали эти знания. Но эту версию я отбросил этой ночью. – Вернее было бы сказать не отбросил, а вырубил или отрубил, но не будем мелочными…
– И почему же вы ее отбросили? – Кажется, Князя моя версия развеселила.
– Все очень просто – бойцы Порфирия просто физически не смогли бы сделать то, что проделал ваш противник. Скажу проще – они вообще не бойцы.
– Но кто же тогда?
– Тот, кто обязательно придет за вами, потому что пока вы живы, вы всегда можете начать всё сначала и – пусть через годы – но добиться успеха. И, если я прав, у него в распоряжении есть человек, достаточно близкий вам по крови, чтобы ваша завеса его не остановила…
Глава тринадцатая
Скорость удара
Достижение совершенства, всегда означает достижение заранее очерченных границ. У бесконечности нет идеала.
Из правил игры в «крестики-нолики» на бесконечном поле
Первый Меч встал. Князь, вероятно, восприняв это как запоздалое выполнение этикета, милостиво обратил свой взор к нему:
– А что хотите поведать вы, меченосец…
Меченосец растворился в воздухе. Первый Меч, будто кто-то его потянул за ниточку, взмыл под потолок и уже падал, держа в каждой руке по лезвию, падал странно, не вертикально, а будто скользя по невидимой ледяной горке в сторону трона. Теперь я вспомнил, где я видел эти странные глаза – такие же, как у Великого Князя. Я знал, что уже ничего не успею. Мальчики с игрушечными мечами умерли, не успев испугаться. Я знал, как будет выглядеть этот зал, если я не успею. Завесы будто и не было – Меч пролетел сквозь нее и, кажется, так же, не останавливаясь, прошил Князя. Еще миг – и лезвие, выходящее из уже мертвого тела, располовинило его. Первый Меч не останавливался, но двигался он не на детей, сидящих за столом и до сих пор не успевших даже закричать – золоченая нить у трона каким-то чудом не уступила первому удару его клинка. Сверху донесся перезвон – у смерти есть своя мелодия – сотни клинков, висящих под потолком, готовились отправиться в короткий полет. Первый Меч не останавливался – одновременно делая шаг от трона, он вторым лезвием должен был закончить перерезать нить, уцелевшую после первого удара…
Я летать не умею. Я умею больно падать. На этот раз мне удалось это сделать даже в нужном направлении. Я все равно не успевал. Я не успевал довольно долго – пока Первый Меч убивал мальчиков, я не успевал, пока он резал Князя, я не успевал, когда он нанес первый удар по золоченой нити… В каком-то метре от меня лежал меч маленького телохранителя, как оружия для боя – хуже нет, но для того, чтобы нанести один единственный удар…
Я закричал – это не был крик воина, подбадривающего себя перед схваткой. Это не был свирепый крик разъяренного самца. Я орал, пытаясь выжать из собственной глотки все на что она способна. Примерно так верещит кабан, которого не смогли прирезать с первого захода, и он, все еще живой, визжит, давясь собственной кровью… У меня не было никаких шансов – даже если Первый Меч остановится – завеса меня не пропустит – точнее пропустит, но только мои обгоревшие останки – не сложилось у меня с королевской кровью. И все-таки я попробовал. Это, вероятно, было одно из самых неэстетичных сражений в истории. Первый Меч в ослепительном мундире делает шаг к завесе, слышит мой утробный вопль и получает удар снизу вверх – от пола в пах. Кажется, я успел еще и провернуть клинок до того, как Первый Меч рубанул сверху вниз. Все-таки я был быстр, недостаточно быстр, чтобы спасти Князя, но достаточно быстр, чтобы убить Первого Меча. Свой последний удар он нанес тем клинком, который, должен был перерубить нить. Нить, до сих пор удерживающую, сотни лезвий, направленных вниз.
Глава четырнадцатая
Еще живой
Ничто так не меняет теорию, как ее столкновение с практикой. Именно поэтому нашей теории ничто не грозит.
Из признания преподавателя курсов по подготовке к загробной жизни
Я не рассчитывал попасть в рай. Но все-таки надеялся на менее гнусные рожи даже в аду. Вероятно, специально, чтобы поиздеваться надо мной, вместе со мной перенесли в ад кремлевских стрельцов. Головная боль, на которую накладывались головокружение и тошнота были, видимо, второй частью наказания. Неужели я настолько грешен? С другой стороны, это лучше, чем ждать пока мое тело сожрут черви… Охх – и Чернобородов тут. И Данила. Все-таки какое некрасивое зрелище мужское лицо. Особенно – когда оно наклоняется над тобой, заставляя всматриваться в это пособие по отсутствию художественного вкуса.
– Он жив? – интересно, это они друг о друге в третьем лице?
– Жив. – Откуда у говорящего такая уверенность, кто в этом месте может сказать, что он жив? – Поверхностная рана и сотрясение мозга, зашьем, пару дней отлежится и будет как новенький…
Неожиданно я сообразил, что веки у меня не только открываются, но и закрываются, а глазные яблоки вполне могут поворачиваться из стороны в сторону, значительно расширяя мой кругозор. Я увидел рукав костюма – он был порван и весь в крови. Хозяину такое не вернуть. С другой стороны, может, я и вправду жив?
Я снова был жив. Жив и даже рад своей койке, ширины которой было как раз достаточно, чтобы не падать, если лежишь на ней не шевелясь. Я уже третий день съедал всю порцию, которую мне и моему сокамернику доставляли сквозь крохотное окошечко в двери камеры. Еще одно окошечко-щелка метрах в трех над полом, рыжие кирпичные стены, в углу камеры – дыра в полу, два топчана – вот и весь интерьер. Впрочем, надо проще смотреть на жизнь и радоваться ей, в ее любых проявлениях. Не умереть – само по себе очень радостное событие. Как мне объяснить это своему сокамернику, Даниле? Данила считал меня то героем, то подлецом, в зависимости от того, о каком эпизоде из содеянного мною и пересказанного ему он вновь и вновь принимался расспрашивать. Думаю, ему все же легче было бы сделать вид, что убийство детей – вполне нормальная вещь, если ты на службе. К несчастью, пребывание Данилы у меня в ученичестве серьезно развратило его мышление. Теперь ему приходилось сомневаться. А может, он просто ждет, когда я начну проковыривать ногтем туннель к свободе? Он этого дождется. Но не сейчас. Голова трещит так, будто по ней треснули мечом… Не удивительно – ведь так оно и было. Мне дважды повезло: гибель Великого Князя разрушила смертельную для меня защитную завесу, и Первый Меч от болевого шока и потери крови поразительно быстро потерял сознание – фактически удара не было, лезвие просто упало на мой череп. Повезло и дворянским семьям Москвы: к тому моменту, когда нить все же оборвалась. в зале уже никого не было, точнее, никого живого – детишки даже меня вытащили. Как я успел остановить Первого Меча – сам не пойму, может, кто-то придал мне дополнительное ускорение путем мощного пинка? Финальной точкой этого фестиваля везения стала эта тюрьма. Все же не лобное место.
