– И все же ты должна меня простить…
– Давным-давно простила, – сказала Ольга со всей
возможной убедительностью. – Вы же сами были настолько благородны, что
употребляли в отношении нас с вами слова «отец» и «дочь». Дочь никогда не будет
сердиться на отца из-за глупого недоразумения, особенно при таких вот
обстоятельствах…
– Спасибо, моя милая, – сказал генерал с видимой
неловкостью. – И, знаешь ли… Теперь тем более не стоит отменять поездку в
Петербург. Коли уж в доме началось такое… то есть, продолжается, как
выяснилось… Я поговорю кое с кем. Мне объясняли, у попов есть какие-то молитвы
на этот счет, обряды, что ли… Не знаю, как это называется, я к религии никогда
особой рьяности не проявлял… В общем, пусть приберутся тут, пока нас не будет.
Нет, положительно пора в Петербург! Иначе вы с Татьяной тут совсем одичаете,
как в романе о Робинзоне Крузоэ… Да и дела серьезные, дела…
При последней фразе его лицо исказила мучительная гримаса.
Ольга прекрасно понимала, что его гнетет, но ничем не могла обнаружить своего
знания, да и совета дать не могла, и помочь тоже. Потому что понятия не имела,
как бы сама поступила на месте генерала…
Тут подвернулся прекрасный повод уйти – появился управитель
с какими-то бумагами и неотложными делами, весь в хлопотах по обеспечению столь
серьезного предприятия, каким, безусловно, была поездка в Петербург. Ольга этим
и воспользовалась. Суета в доме достигла уже всех мыслимых пределов, и она в
поисках тихого местечка для серьезных размышлений забрела в липовую аллею, в
тень, присела на скамейку, опять-таки историческую: как гласила фамильная
молва, именно на ней светлейший князь Потемкин пылко объяснялся в любви
предмету своей очередной страсти (учитывая успехи князя на этом поприще, имени
предмета молва не сохранила ввиду множества кандидатур).
Стоявшая перед Ольгой задача пугала грандиозностью и
сложностью: следовало во что бы то ни стало предотвратить заговор против
императора – который, скорее всего, из-за невозможности военного мятежа свелся
к подготовке вульгарного цареубийства. Во-первых, она считала себя обязанной
это сделать – потому что знала то, чего не знал никто, только она одна из
посторонних, быть может, видела руку с кинжалом, поднимавшуюся за спиной
монарха. Во-вторых, что греха таить, это был бы уж безусловно добрый поступок…
Она так и не поняла в точности, что представляли собой
камергер и его приятели, но кое-какие подробности все же от Джафара выведала.
Сам он в сем вопросе не был знатоком, поскольку речь шла о временах невероятно
отдаленных, – но кое-что все же знал.
В незапамятные времена, до Великого Потопа (который, как
уверял Джафар, не выдумка попов, а чистейшая правда, даже, пожалуй,
приуменьшенная) существовали свои, совершенно нынче забытые державы, великие
города, континенты, от которых не осталось и следа. Едва ли не всё и не все
были сметены Потопом – но остатки человечества уцелели… а заодно и остатки
невероятного древнего черного колдовства. Примерно так это выглядело в общих
чертах. Зло, надо полагать, возрождалось и отвоевывало позиции даже быстрее
добра – потому что, к сожалению, давно известно: зло всегда было проворнее,
беззастенчивее и решительнее добра…
Джафар приводил какие-то названия, сохранившиеся в памяти
подобных ему имена, пересказы каких-то событий – но такие подробности Ольгу
сейчас не интересовали, так как ничем не могли помочь в достижении цели.
Самое скверное – это то, что и ее, и ее противников
сковывали одни и те же ограничения.
Люди, которых и далее для простоты следует именовать вслед
за Джафаром Ночным Племенем, отнюдь не всемогущи. Могущественны – да. Но не
всемогущи. Чтобы устранить императора, к примеру, приходится пользоваться
сугубо принадлежащими этой стороне средствами: подбивать военных на мятеж,
подсылать убийцу. У колдовства, куда ни ткнись, есть пределы. Ничего не стоит с
помощью магических штучек поджечь ночью с четырех концов императорский дворец –
но никакой магией нельзя заставить императора сложить руки на груди и остаться
лежать в своей спальне, пока ее не охватит пламя. Далеко не всякого можно
принудить магией и далеко не ко всему – иначе и не стоило бы огород городить,
достаточно одурманить полдюжины генералов, и они выведут солдат, как
болванчиков…
Одним словом, в сути своей любое колдовство, любая магия все
же мелки, а кроме того, потаенны. Всякое их применение сопровождается немалым
числом ограничений, запретов и строгих правил.
Так вот, Ольги это касалось точно так же. То, что у нее
помыслы были благородными, а у камергера с компанией – низкими, никакой роли не
играло.
Предположим, ей удалось бы совершить невероятное и добиться
аудиенции у императора – но отсюда вовсе не следует, что он ей поверит, услышав
о заговоре. Человека можно одурманить колдовством, усыпить, превратить
ненадолго в свинью или шелудивую собачонку – но нельзя заставить поверить в то,
чему он верить не хочет.
Тогда? Ей по силам, пожалуй, было на краткое время прикинуться
самым что ни на есть взаправдашним начальником III отделения князем Волконским,
явиться к императору и убедительно, с фамилиями, датами и подробностями
рассказать о том, что уже было совершено злодеями, и о том, что они пока только
замышляют. Вот ему император безусловно поверит…
Ну а дальше? Что предпримет император, поверив? Развернет
некие действия, предпримет некие шаги… и вот тут очень скоро объявится настоящий
Волконский, ни о чем подобном не ведающий, начнутся недоуменные вопросы,
нестыковки, сомнения – и пиши пропало.
Точно так же нет никакого смысла, прикинувшись уже государем
императором, отдать соответствующим лицам приказ о незамедлительном аресте всей
шайки. Их, конечно, арестуют, но очень быстро возникнут те же самые проблемы…
Снова все пойдет прахом…
И наконец, самое существенное. Чтобы заниматься всерьез
камергером и его друзьями, придется много и долго перемещаться по Петербургу,
пользуясь совершеннейшей свободой… что для проживающей в столице барышни из
знатного семейства попросту невозможно. Это здесь, в глуши, в забытой всеми
провинции Ольга могла, не спрашиваясь и никого не предупреждая, часами
пропадать неведомо где, отлучаться из усадьбы, когда захочет, носиться по
окрестностям на коне в мужском наряде. В Петербурге у нее не будет и сотой доли
той свободы. Ну, предположим, ночью никто и знать не будет, что она покинула
дом через окно, и, чтобы ее найти, следует очень постараться, причем
исключительно колдовским манером… но ведь могут возникнуть какие-то дела,
которые следует решать средь бела дня?
Препятствия казались непреодолимыми. Где-то в глубинах
сознания маячила некая идея, но Ольга пока что не могла ее осознать, возможно…
– Отдыхаете после трудов праведных, прелесть
моя? – раздался рядом звучный, ироничный, бархатный голос.
Она спокойно подняла глаза, придав себе вид величайшего
хладнокровия. Улыбнулась с вызовом:
– Вполне вероятно, прелесть. Но уж никак не ваша.
