– Не знаю, – пожал плечами Данкэн. – Что-то на древнеашэдгунском. Я не разобрал.
Теперь понятно, почему слуга и Мугид говорили со мной на мертвом языке. Но неясно, откуда повествователь знал о коридоре. И почему вел себя так спокойно. И… Короче, ничего не ясно!
– Ладно, – устало сказал я. – После повествования разберемся. Да, кстати, Данкэн, это не вы подбрасывали мне записку, в которой советовали быть поосторожнее?
Он внимательно посмотрел на меня:
– Не-ет. А это было до или после известных событий?
– Да, разумеется. – Я пожал плечами. – После-то я и не помню ничего. Только сегодня в себя пришел, между прочим.
– А-а, – протянул журналист. – Понятно… Нет, не подбрасывал. Зря вы, выходит, не прислушались к предупреждению.
– Выходит, что так, – согласился я. – Ну, тут уж ничего не поделаешь.. Да, когда я пришел, у меня с собой не было сумки?
– Не было, – уверенно произнес Данкэн. – По крайней мере, я никакой сумки не видел. А я выскочил на крик, наверное, одним из первых.
– Печально.
– Что, потеряли какую-нибудь ценную вешь?
– Можно и так сказать В этой сумке были все мои вещи. Кроме тех, разумеется, что на мне. Журналист поднял бровь:
– Ого! Надо бы вернуться поискать, как думаете? Я неопределенно махнул рукой:
– Там разберемся. Пойдем лучше в комнату, а то начнут без нас.
– Не начнут, – уверенно заявил Данкэн.
И все-таки мы оставили стол и спустились вниз'.
Все уже собрались. При виде Карны мое сердце дрогнуло и забилось сильнее. Она, похоже, плохо спала последнее время, похудела и выглядела не лучшим образом. Переживала!
Я, как мог тепло, улыбнулся ей и опустился в кресло. Нужно бы поговорить, поговорить всерьез, но сейчас для этого не лучшее место и время. Позже…
ПОВЕСТВОВАНИЕ СЕМНАДЦАТОЕ
– Позже, – кивает и потирает руки седобородый старец – Переходи к главному.
– Я был в городе, – сообщает его собеседник. – Они успевают. Необходимо вмешаться.
– Это говоришь мне ты?! – В голосе старца – подобно удару молота о металл, холодный и высокомерный, – звучит гнев.
– Я был там, – повторяет человек – Я видел. И я знаю, что творится в городе. Он собирается действовать, хотя согласно их же…
– Довольно! – раздраженно скрипит старец. – Я слышал достаточно. Вели запрягать.
/смешение – огонек свечи гаснет, стиснутый с боков костлявыми пальцами/
– Что со мной? Где я?
Талигхилл пошевелил рукой, поднес ладонь к глазам и с усилием стал в нее всматриваться – кажется, он вернулся-таки в собственное тело. Да, этот шрам – такого там не было.
– С вами все в порядке, Пресветлый, – сообщил знакомый голос.
Правитель вскочил, хотя движение болью отдалось в висках:
– Кто здесь?
– Я, Пресветлый. – Перед ним стоял Тиелиг. – С вами все в полном порядке.
– Да? – недоверчиво переспросил Талигхилл. – Но что со мной случилось?
– Думаю, об этом сейчас лучше забыть – и вам, и мне.
– А голос? И что это за чужак был в моем сознании? Жрец Ув-Дайгрэйса сокрушенно покачал головой:
– К сожалению, объяснений всему этому нет Я бы посоветовал вам забыть. У нас сейчас имеются более важные проблемы.
Талигхилл огляделся:
– Почему я в комнате, а не в коридоре? Ведь мы же…
– Прошу вас, Пресветлый, выслушайте меня. Я расскажу вам, что случилось.
Тиелиг и в самом деле рассказал. Но правитель не желал верить его словам, он резко встал с кровати и подошел к двери; распахнул ее:
– Храррип, какой сегодня день? Телохранитель ответил.
Медленно, словно стремясь оттянуть неизбежное, Талиг-хилл закрыл дверь и повернулся к жрецу Бога Войны.
– Но что это все значит? – с неприкрытым ужасом произнес он. – Что же все это значит, демоны меня съешь?!
– Это значит, что сейчас требуется все ваше мастерство. Необходимо найти выход из западни, в которой мы поневоле оказались – мы все.
– Хорошо, я подумаю, – пообещал Талигхилл. – А теперь мне необходимо собраться с мыслями.
– Как будет угодно Пресветлому. – Жрец поклонился и ушел, оставляя правителя наедине с неразгаданными загадками.
Он плохо помнил то, что случилось после падения с лошади в подземном коридоре.
Да было ли само падение? Очнувшись, Талигхилл обнаружил, что коридор пуст, но не просто пуст – а заброшенно пуст, так, словно в нем никого не было уже давным-давно. Он лежал на грязном полу, в темноте, рассекаемой лишь тоненьким лучиком света. Поднявшись, Пресветлый оглядел себя: чужая одежда, чужое тело. То есть сначала он даже не понял, что тело принадлежало кому-то другому, но потом взгляд его случайно скользнул на ладонь – там не было шрама, к которому Талигхилл привык с детства. Случайное падение с пальмы оставило свою метку – а вот теперь этой метки словно и не существовало.
«Куда же я попал?»
Правитель перебрал возможные варианты (а было их не так уж много) и пришел к заключению, что, скорее всего, он умер. И оказался в одном из загробных миров. Вряд ли это край Ув-Дайгрэйса, скорее уж – подземные владения Фаал-Загура. Хотя и говорят, что Бог Боли мертв, но ведь это не значит, что царство его изчезло.
Пресветлый подумал, что он никогда не верил в Богов, хотя и допускал возможность их существования. Ну что же, теперь можно будет проверить, кто же прав: он или многочисленные жрецы.
Наклонившись, Талигхилл обследовал предмет, из которого пробивался тонкий лучик света. Осторожно, чтобы случайно не обжечься, правитель поднял этот факел и, держа его. как и положено, когда несешь факел, пошел по коридору… куда? – в том направлении, которое показалось Талигхиллу правильным. В конце концов, вторично ведь не умирают.
Шел он довольно долго. Вскорости факел погас, и Пресветлый отбросил в сторону эту ненужную вещицу; дальше двигался на ощупь.
Он уже потерял надежду, когда вышел наконец к дверям. За ними Талигхилл обнаружил зал, очень похожий на нижний зал Северо-Западной, однако же выглядевший несколько иначе. Не особо присматриваясь к различиям, правитель поспешил к противоположному краю зала, где нашел (как и надеялся) еще одну дверь.
За дверью было то, что он так боялся увидеть. Башня, до боли знакомая ему башня, которая теперь выглядела по-другому, чуждо. Наверное, именно такой она и должна быть в мире Фаал-Загура.
Измученный долгой дорогой и неизвестностью, Пресветлый закричал. Он кричал долго, изливая знакомым стенам отчаяние и боль, – так воет волк долгим осенним вечером, потеряв свою волчицу; так рыдает журавль, обнаруживший разоренное гнездо; так тоскует буйвол над трупом своего малыша.
