– Да почти сразу же, как только вернулась способность
логически осмыслять виденное, – усмехнулся Сабинин. – Я офицер, вы не
забыли? Очень уж недавно я перестал быть офицером… У ваших ряженых казачков
насквозь неправильный прибор.
– Простите?
Сабинин терпеливо, с ноткой превосходства пояснил:
– Понятие «прибор» охватывает собою лампасы, погоны,
выпушки, кант, петлицы. Все перечисленное должно быть одного цвета. Меж тем
ваши сообщники… ах, простите, товарищи! Ваши товарищи являли собою фантастическую,
не существующую в природе смесь. Лампасы Оренбургского казачьего войска – и
околыш Донского, притом что канты и вовсе – Уральского… Подобных казаков в
природе попросту не могло существовать. И ваш жандарм… Да помилуйте! Сюртук, не
спорю, жандармский – но у любого военного, жандарма в том числе, они ведь по
кавалерии числятся, сюртук является парадной формою одежды. Па-ра-дной! Хотя
мы, армейцы, с господами жандармами не общались и не допускали их в офицерские
собрания, но форму их знать были обязаны… Ну, кто отправился бы в лес ловить
контрабандистов в парадном сюртуке? Будь то жандарм, офицер пограничной стражи,
армеец – в любом случае он надел бы китель или гимнастерку… И фуражка, наконец!
На нем самая что ни на есть заурядная фуражка пехотных полков, кант пехотный, а
не жандармский… Портупея, наконец. Черная, устаревшего образца. Еще семь лет
назад, в девятисотом, черные перевязи были заменены галунными, нововведения не
могли не дойти даже до этого захолустья. Вот так-то, милостивый… товарищ!
– Да, это вы ловко… – в некоторой задумчивости
отозвался Кудеяр.
– При чем тут ловкость? Есть вещи, которые кадровый
офицер обязан знать назубок и помнить постоянно…
– Ловко… – повторил Кудеяр.
– Вы не костюмерную театра ограбили, часом? – не
удержался от шпильки Сабинин.
– Нет, что вы. По случаю досталось, с бору по сосенке.
– Это видно, – ехидно продолжал Сабинин. –
Особенно впечатляет солдатская казачья шашка на жандарме… С а бл и они носят, сабли!
Пояснить вам разницу?
– Не стоит, – отмахнулся Кудеяр. – Я услышал
достаточно. Что ж, и на старуху бывает проруха… До сих пор те, кто подвергался
проверке, принимали все за чистую монету.
– Понимающего человека не нашлось.
– Да, разумеется… – задумчиво согласился
Кудеяр. – Я сделаю для себя выводы, не сомневайтесь. Положительно, вы
полезный человек, Артемий Петрович, я все больше в этом убеждаюсь… Вот если бы
вы еще были со мной искренним…
– Что же, я до сих пор был с вами неискренним? –
натянуто усмехнулся Сабинин.
– В том-то и дело, – тихо, серьезно сказал
Кудеяр. – Вы лихо и беззастенчиво лгали – сначала моим товарищам, потом
мне. Я вас убедительно прошу, не хватайтесь за ваши браунинги. Во-первых,
сказанное мною вовсе не означает, что я питаю к вам враждебные намерения, вся
нагроможденная вами ложь, как ни странно, меня от вас не отвращает. Во-вторых,
положение ваше безнадежно. Вам некуда идти, никто, кроме нас, не в силах
оказать вам должную помощь… Либо мы и дальше будем строить отношения на взаимном
доверии, либо… Нет, я вам не угрожаю. Попросту требую полной откровенности.
– Вот как? В чем же я вам врал?
– Начнем с того, что вы – не пехотинец в прошлом. Вы –
опытный кавалерист, Артемий Петрович. В отличие от в а с, я буду полностью
откровенен. Так вот, я, знаете ли, происхожу, как принято говорить, из очень
хорошей семьи. В революции, да будет вам известно, не так уж мало дворян, даже
столбовых. Ну, наш род до столбовых не дотянул, однако родословной и богатством
не обижен.
– А я ведь сразу понял, – сказал Сабинин. –
Чувствовалось в вас нечто этакое… предельно комильфотное. Beau-monde,
[9]
как выражаются французы, а?
– Ну, предположим, не высший… Однако ж – свет. Вы, должно
быть, понимаете, что с семьей я уже несколько лет не имею ничего общего. Я –
позор семьи. С ее точки зрения… Однако, как легко догадаться, получил некоторое
воспитание, детство и юность провел в обстановке, заслуженно именуемой
комфортной. Отец и по сей день владеет конным заводом, мы…
Очень похоже, он по старой привычке чуть не произнес вслух
свою настоящую, прежнюю фамилию. Но вовремя опомнился, закашлял, стараясь,
чтобы это выглядело непринужденно. Потом продолжал:
– Мы всегда были страстными лошадниками. Множество
предков и ныне здравствующих родственников мужеска пола служили и служат по
кавалерии. Я сам одно время всерьез мечтал о карьере кавалерийского офицера,
читал многое, штудировал, общался с кузенами – один из них синий кирасир,
другой лейб-гвардии гродненский гусар… Так вот, в разговорах со мной – каюсь,
почуяв неладное, я с некоторого времени умышленно их поворачивал на эту стежку
– вы показали знания, приличествующие как раз кавалеристу. Вы прекрасно
разбираетесь в лошадях – а ведь далеко не каждый вообще знает, что такое
«ежовое копыто» и чем эта конская болезнь отличается от блютерства, сиречь
склонности к носовым кровотечениям. Только сугубый знаток знает о бурейте, о
варковой случке, тендените… А помните наш разговор в кафе «Малгожатка»? Вы так
подробно, с большим знанием дела рассказали мне о содержании реформ великого
князя Николая Николаевича – тех, что касались кавалерии. Я о них только читал,
о «полевом галопе», отмене аллюра «шагом», учениях эскадронов «в немую»… Зато
вы – о, вы рассказывали обо всем этом так, как способен лишь человек, лично
заинтересованный. Вроде моего кузена – я имею в виду гусара, синий кирасир как
раз ленив в службе и на плохом счету… Одним словом, с некоторых пор я стал
исподволь направлять разговор в нужное русло, я вас, простите, откровенно
подзадоривал, и вы, не чувствуя ловушки, были словоохотливы… Вы кавалерист,
Артемий Петрович. Более того, вы гвардеец, это несомненно. Хотя я все же не
настолько изощрен в сих вопросах, чтобы с уверенностью определить полк. Я прав?
Сабинин медленно шагал рядом с собеседником, отвернувшись от
него. Потом сказал негромко:
– Браво. Примите мои поздравления. Я лишь укрепился в
прежнем предположении: из вас получился бы толковый сыщик…
Вопреки его ожиданиям, Кудеяр ничуть не оскорбился. Он лишь
спросил:
– Позволительно ли будет узнать, отчего вы лгали насчет
своего пехотного происхождения?
– Я, представьте себе, вовсе не лгал, – после
долгой паузы произнес Сабинин. – Я всего лишь не говорил всей правды. Это
уже нечто иное, вам не кажется? По-моему, есть разница между ложью и умолчанием
о… иных деталях.
– Пожалуй, – мягко сказал Кудеяр. – И все же,
почему?
– Да потому, что пехотные офицеры бывают разные, –
едко бросил Сабинин. – Среди них встречаются, например, бывшие офицеры
гвардейской кавалерии, вынужденные в силу разных обстоятельств покинуть
таковую… и оказаться в скромной роли командира пехотной роты на маньчжурском
театре военных действий, впоследствии – в Чите… Вот вам и разгадка. Ничего
головоломно сложного. Просто есть вещи, о которых я не хочу вспоминать. О
которых мне больно вспоминать. Даже теперь, когда рухнуло все…
