Сабинин круто развернулся лицом к нему – и стоял, сунув руки
в карманы брюк, улыбаясь дерзко, весело, во весь рот. Ухарски встряхнул
головой:
– Да что тут скажешь… Да, вы правы. Речь, конечно же,
идет обо мне. Да, я взял эти деньги – особо подчеркиваю, не из кармана товарища
по полку, а из тех несметных экономических капиталов, что разворовывались с
невиданным размахом. Вы кое о чем слышали, это видно, но простите, Дмитрий
Петрович, вы и не представляете себе размаха сего предприятия. Ни в одной из
иностранных армий финансы не доверены строевым офицерам, а у нас именно это
произошло, интендантство оказалось фактически отстраненным, ну, господа офицеры
очень быстро научились подражать тем, кого Суворов советовал сразу вешать после
некоторого числа лет службы… Я вам не врал, Дмитрий Петрович. Кое в чем мы с
вами сходимся, я тоже уверен, что все у нас прогнило, разваливается и рушится.
Только вы на сем фундаменте создали политику, бросаете бомбы, экспроприируете
банки и просвещаете пролетариат, а я… ну, я решил урвать свой куш. Вот если бы
я был моральным уродом, выродком, а вокруг стояли шпалерами и шеренгами честные
люди, вот тогда… Между прочим, эта скотина Горшенин, которого мне пришлось
пристрелить, вовсе не был прекраснодушным идеалистом, пылавшим благородной
ненавистью к расхитителям полковых сумм. Да что вы, вовсе нет! Идеалистов не
убивают, идеалисту не так уж трудно создать невыносимые условия, в которых он
со своим назойливым правдолюбством будет жалок, смешон, навязчив, превратится в
подобие городского сумасшедшего, коего никто не принимает всерьез. Нет-с, там
все обстояло совершенно иначе. В руки к Горшенину попали кое-какие не
уничтоженные вовремя документики, и он, шакалья душонка, захотел сорвать банк.
Захотел слишком много и в кратчайшие сроки. К такому обороту событий, к столь
неожиданному шантажу я, каюсь, оказался не готов. Поторопился, сглупил,
схватился за револьвер. Очень уж он напирал, тяжелые условия ставил… Ну а
насчет всего остального – чистейшая правда. Я и в самом деле бежал оттуда с
бумагами отпускного олонецкого запасного… И, ради бога, не будем о высокой
морали! Я, по крайней мере, взял денежки тихо, не бросая бомб и не паля из
маузеров куда попало, как случается с вашими боевичками. Осуждаете?
– Да помилуйте! – с открытой улыбкой произнес
Кудеяр. – И в мыслях не было. А велики ли суммы, Артемий Петрович?
– Около трехсот тысяч, – нехотя признался Сабинин.
– Примерно так и говорили в Чите… Что ж, за такие
деньги можно и убить…
– Только не поминайте все время Читу с загадочным видом
книжного сыщика Шерлока Холмса! – поморщился Сабинин. – Я уверен, о
чем-то проболтался Бикашов… А?
– Да, признаюсь вам честно. Он мимоходом, как о чем-то
само собой разумеющемся, упомянул о вашей службе в гвардейской кавалерии и
последующих неприятностях, вот и потянулась ниточка, размотался клубок…
– Но имейте в виду! – сердито сказал
Сабинин. – Этих денег…
– Полноте, Артемий Петрович! – замахал руками
Кудеяр. – Даю вам честное благородное слово, что покупаться на них не
намерен. У меня не на деньги виды – на вас, как уже неоднократно поминалось.
Грех упускать столь оборотистого и удачливого человека… Так что все мои прежние
предложения остаются в силе. Вот только… Сдается мне, вы вновь по укоренившейся
привычке не говорите всей правды. Хорошо, предположим, банки ваши располагаются
в Лёвенбурге, совсем неподалеку отсюда по ту сторону границы. Но тут обязаны
присутствовать еще какие-то нюансы, не правда ли? Очень уж сложный маршрут вы
избрали. Вы стремились непременно в Киев, непременно сюда. Зачем? Даже человек
не столь опытный и решительный, как вы, выбрал бы гораздо более легкий путь.
Поездом из Санкт-Петербурга в Финляндию. Финляндская автономия открывает массу
возможностей. На ее территории не может нормально действовать Департамент
полиции, руки у властей и сыщиков связаны. Попав в Финляндию, вы могли бы с
полным на то основанием считать себя в безопасности: мы сами, признаюсь, с
величайшей выгодой используем предоставляемые финской автономией возможности.
Вы там были бы недосягаемы, а уехать за границу оттуда и вовсе легко. Меж тем
вы избрали кружной путь. Все оттого, что у вас, я подозреваю, есть где-то…
компаньоны. Верно?
– Угадали, – кивнул Сабинин. Его прежнее ухарство
словно бы поблекло, и значительно. – Откровенно так откровенно… У меня,
строго говоря, еще нет в руках моей доли. Я даже не знаю пока, лежат ли деньги
на счетах в Лёвенбурге или еще нет. Я…
– Вы допускаете даже, что ваши компаньоны…
– Компаньон.
– Что ваш компаньон может оказаться не расположенным к
честному дележу?
– Лучше бы ему таких мыслей не питать, – тихо,
недобро сказал Сабинин. – Из-под земли достану…
– Ну, это мальчишеская бравада… Трудненько будет его
достать из-под земли, когда у вас в кармане жалкая пара тысчонок, а у него –
все капиталы… Уедет от вас куда-нибудь в Патагонию, окружит себя наемными
альгвазилами с ружьями и револьверами… И что тогда? А вот ежели вы будете
располагать поддержкой не столь уж слабой организации, которая всегда готова в
случае необходимости вступиться за ваши попранные права… не бескорыстно,
конечно, деньги нам для нашей деятельности нужны постоянно… Взвешивали такие
варианты событий?
– Не без того, – сказал Сабинин. – Что ж, это
привлекает… Вы упорно завербовываете меня к себе…
– А я вас, простите, уже завербовал, смею
думать… – хмыкнул Кудеяр. – Кого только ни встретишь в революции,
Артемий Петрович! Ничьими способностями нельзя брезговать. Знаете, почему я
отношусь к вам с доверием и расположением? Человек вы, понятно, отнюдь не
идейный, но есть нечто сближающее нас с вами теснейшим образом… Пока в России
существует нынешняя власть, мы с вами обречены на роль бродяг, изгоев,
скитающихся по благополучной Европе. В случае же победы мы…
– Не нужно меня агитировать, – осклабился
Сабинин. – Мне доводилось много читать о французской революции, и
Карлейля, и прочих… Да и с Бикашовым о многом толковали. Хорошо, я – циник,
вор, авантюрист… Но я хорошо представляю, какие возможности человеку моего
склада дает осуществившаяся революция. Это на французском примере прекрасно
видно. Господи, как лихо и где-то даже обыденно поручики становились
генералами, а сапожники – министрами… Вам ведь, Дмитрий Петрович, непременно
будут надобны собственные генералы и министры, уж со мной-то не лукавьте. Это
фанатичные идеалисты вроде Прокопия полагают, будто в грядущем царстве свободы
толпы равных и свободных индивидуумов будут идиллически бродить среди цветущих
лугов и беломраморных дворцов, выбирая предводителей на некоем подобии
древнегреческого городского собрания… Увы, я не верю в образ лучащегося
умиленными улыбками фаланстера. Человек, по-моему, – изряднейшая скотина.
Можно ослабить удила, но никогда не получится снять их совсем. Всегда будут
генералы и полицмейстеры, министры и городовые, разве только кокарды поменяются
да названия будут придуманы поблагороднее. Все революции, о коих я читал,
именно этим и заканчивались. Никогда не получалось фаланстера… Я вас не шокирую
подобными откровениями?
