Он полуотвернулся от проезжей части и, лениво ковыряя концом
трости щель меж плоскими булыжниками, краем глаза наблюдал, как престарелый
здешний цербер беседует с почтальоном в форменном австрийском кивере. По этому
почтальону вполне можно было сверять часы изо дня в день, вот что значит
немецкий порядок, хотя австрияки, если беспристрастно разобраться, немцы вроде
как бы и второсортные. Особенно это касается их наречия под названием
«хохдейч». Сабинин не сразу и смог понимать старика Обердорфа, но помаленьку
наладилось…
Точно рассчитав момент, когда Обердорф, церемонным кивком
распрощавшись с почтальоном, поплетется к воротам, Сабинин двинулся ему
навстречу, и они столкнулись нос к носу словно бы невзначай – по крайней мере
старик именно в случайность и должен был верить…
– О, герр Трайкофф… Вам, кстати, письмо.
– И вся остальная корреспонденция, насколько я понимаю,
в пансионат адресована? – непринужденно спросил Сабинин.
– Да, именно.
– Давайте, я отнесу, – сказал Сабинин, с той же
непринужденной, дерзкой вежливостью вынимая из рук старика тоненькую пачку
конвертов и открыток. – К чему вам утруждать себя? Вы, как-никак, не юный
посыльный, вы человек заслуженный…
Первым делом он бросил быстрый взгляд на адресованное ему
письмо. Адрес написан по-немецки уверенным, четким почерком образованного
человека, совершенно незнакомым: название пансионата, фамилия, приписка
по-французски: De la part d’un ami devoue le vos amis.
[13]
– Дама, герр Трайкофф, я полагаю? – в приливе
старческого любопытства поинтересовался Обердорф. – Вы не могли скрыть
радость.
– Вы удивительно догадливы, герр Обердорф, – весело
сказал Сабинин. – От вас ничто не укроется… Наконец-то… Да, вот что мне
пришло в голову, – добавил он елико мог небрежнее. – Если у вас нет
возражений, в дальнейшем я буду забирать у вас всю корреспонденцию,
адресованную в пансионат. И друзья меня об этом просили, и личные причины
имеются… А вам за труды я буду платить крону в неделю. Сегодня как раз
понедельник…
Он вынул серебряный кружочек, где на одной стороне
красовался профиль короля и императора в лавровом венке, прямо-таки античном, а
на другой – высокая австрийская корона, на взгляд Сабинина, смахивавшая скорее
на шапку какого-то из азиатских народов. Каковое мнение он благоразумно удержал
при себе, чтобы не войти в контры со здешним законом об оскорблении величества.
Старикан принял серебряную монету с величайшей охотой, даже
заулыбался:
– Меня это вполне устраивает, герр Трайкофф… Почтальон
приходит в половине одиннадцатого…
– Да, я уже успел заметить. Я буду выходить к вам
именно в это время. Мы, болгары, тоже умеем быть педантичными.
– Должен вам заметить, господин Трайкофф, что вы
напоминаете скорее немца, – льстиво заявил Обердорф, очевидно, считавший
своим долгом пред лицом столь щедрой платы проявить и должную
угодливость. – Те болгары, что здесь жили до вас, выглядели совершенно
иначе: всклокоченные брюнеты, платье на них всегда сидело крайне дурно,
галстуки завязаны криво, они постоянно шумели, махали руками, от них, простите,
пахло чесноком…
– Ну, среди нас встречаются самые разные люди, –
сказал Сабинин, немного встревоженный этими этнографическими наблюдениями
старикашки. – И брюнеты, и блондины – как и среди немцев. Одни воспитаны
хорошо, другие плохо, вот и всё…
– О да, я понимаю. Вы – совсем другое дело. Вы ведь
были офицером, герр Трайкофф?
– Почему вы так решили? – спросил Сабинин, чье
хорошее настроение мгновенно улетучилось.
– Помилуйте, старый солдат такие вещи замечает сразу! У
вас, герр Трайкофф, классическая офицерская походка, вы часто продолжаете как
бы придерживать левой рукой эфес сабли, да и выправка дает себя знать…
«Пенек глазастый», – с неудовольствием подумал Сабинин,
про себя печально вздохнув. Вот это так подметил. Нужно будет следить за собой.
Ладно, в конце концов, нет ничего противозаконного в том, что молодой
болгарский повеса когда-то служил в армии родного княжества…
– Да, вы правы, – сказал он неохотно. – Но я
бы попросил вас, герр Обердорф…
– Вы можете всецело положиться на мою
деликатность, – заверил старикан, перед мысленным взором которого
наверняка сияли сейчас серебряные кроны. – Мало ли какие могут быть
причины у молодого человека… Я многое повидал.
– Я был когда-то офицером, – сказал
Сабинин. – Вы правы. Но вот уже пару лет, как вышел в отставку. Военная
служба у нас – вещь унылая, лишена особой перспективы…
– Ничего, – утешил старик. – Вполне возможно,
и придет конец вашему сонному царству. У вас на Балканах, поверьте чутью
старого солдата, скоро будет ад кромешный. Я почитываю газеты, герр Трайкофф.
Слишком много государств, и любое из них, какое ни возьми, питает претензии к
соседям. Когда-нибудь это лопнет. А война для офицера – это всегда еще и перспектива.
Цивилисты
[14]
нас с вами не поймут, но мы-то соображаем, а?
– Вы совершенно правы, герр Обердорф.
– Рад, что вы понимаете. Не могу взять в толк, что
человек вашего полета находит привлекательного в обществе революционеров.
– Каких еще революционеров? – вполне натурально
удивился Сабинин.
– Герр Трайкофф… – хитро ухмыльнулся
старикашка. – Ну что вы, право… Я здесь давно, и два-три последних года,
поверьте, чуть ли не от каждого, кто здесь живет, слышу о русских
революционерах, которые сделали пансионат штаб-квартирой… Дело, надо вам
сказать, житейское. Последние лет шестьдесят Европа так и кишит
разнообразнейшими революционерами всех мастей и пошибов, это уже и не вызывает
никакого интереса. Лишь бы вы ничего не замышляли против короля и императора…
впрочем, это дело полиции, а не мое. С вашим императором меня ничто не
связывает, и мне положительно наплевать, что вы там против него замышляете…
«Слышал бы это Кудеяр, – злорадно подумал
Сабинин. – Или товарищ Козлов. Два гения конспирации, изволите ли видеть.
Уж если Обердорф говорит об этом так буднично, значит, вся округа давно
болтает…»
– Ну какой я революционер, герр Обердорф? –
усмехнулся он. – Я – бродяга, путешественник, искатель приключений…
– Нимало не сомневаюсь, герр Трайкофф, – поспешил
заверить старик. – Вы – совсем другое дело. Но вот другие обитатели
пансионата, знаете ли… Взять хотя бы фрейлейн Екатерину. Девушке ее возраста
пристало бы заниматься чем-то более полезным и приличным…
– О господи! – сказал Сабинин. – Чем она вас
ухитрилась шокировать?
