– Панове – русские?
– Вы наблюдательны, друг мой, – кивнул Сабинин.
– Быть может, панове пожелают сразу бутылку?
– Да вы не только психолог, друг мой, вы еще и тонкий
этнограф, – весело сказал Сабинин. – Увы, мы с моим спутником –
несколько нетипичные русские, так что придется обойтись бокалом… правда, бокалы
могут быть немаленькими и наполнены почти до краев…
Глава 6
Авантюрист и амазонка
– Остановите у подъезда и дожидайтесь меня, –
сказал Сабинин. – Я буквально на минуту.
Своего, российского «ваньку» он, не чинясь, запросто ткнул
бы в спину и уж ни в коем случае не «выкал», такого в России в отношении
извозчиков даже записные либералы не допускают при всей их одержимости идеями
равноправия. Однако здешние извозчики, вот диво для россиянина, восседали на
облучках в смокингах и цилиндрах. Можете себе представить? Оторопь брала
попервости, тянуло разговаривать уважительно, не сразу и вспоминалось, что и
ресторанные шестерки в России в смокингах щеголяют, однако обращение с ними
допускается самое вульгарное…
Дом был не из самых фешенебельных, но и в категорию бедных
его зачислять не следовало – серединка на половинку, одним словом, приют мелких
буржуа с претензиями…
Убедившись в отсутствии непрошеных свидетелей, Сабинин
достал американскую новинку – блокнот с отрывными листочками, приложил его к
стене и карандашиком в серебряной оправе написал несколько строк:
«Привет от тетушки Лотты. Жду в 11.30 в кафе «Гаффер», знаю
вас в лицо. Я спрошу, как пройти к Высокому Замку, можно кружной дорогой, чтобы
полюбоваться городом. Если встреча не состоится, оставлю сообщение в главной
почтовой конторе, ячейка 27».
И разборчиво, особо старательно вывел подпись по-французски:
«Revenant».
[18]
Оглядевшись, спрятал свой котелок за хлипкую
пальму, произраставшую в кадке на лестничной площадке, достал из-под пиджака
смятую фуражку посыльного, тщательно ее расправив, лихо нахлобучил набекрень и
поднялся на третий этаж. Не колеблясь, дернул звонок.
Послышались легкие шаги, дверь распахнула молодая горничная
в белейшем передничке. Поигрывая взглядом с ухватками опытного волокиты,
Сабинин поинтересовался:
– Мсье Радченко?
– Барин у себя, – охотно ответила
красоточка. – Что у вас?
– Велено передать. – Сабинин подал ей записку, уже
вложенную в небольшой конвертик. – Прошу прощения, мадемуазель, спешу, не
в силах задержаться даже ради столь очаровательного создания…
Подкрутил ус, послал ей воздушный поцелуй, быстренько
развернулся на каблуках и побежал вниз, беззаботно насвистывая. На площадке
проделал обратную операцию, нахлобучив котелок и спрятав фуражку под пиджак.
Оказавшись на улице, одним прыжком вскочил в пролетку, воскликнул:
– К Иезуитскому парку!
Пожалуй, все было в совершеннейшем порядке. Никто не
запоминает физиономий обслуги: официантов, извозчиков, посыльных и носильщиков.
Даже если мсье Радченко подвергнет горничную обстоятельному допросу, ничего
толкового она на поведает: да, был посыльный, молодой, симпатичный, развязный…
И только. Ищите по таким приметам хоть до скончания веков…
Извозчика он отпустил неподалеку от Иезуитского парка и, еще
раз рассчитав в уме время, вошел в ворота. Двинулся к заранее выбранному месту
целеустремленно, однако стараясь не казаться спешащим.
У балюстрады он оказался в пятнадцать минут первого – да,
правильно рассчитал… И пункт для наблюдения выбрал идеальный: от балюстрады
покато спускался зеленый склон холма, а там, внизу, на расстоянии броска камня,
возле белой вычурной беседки (где по причине буднего дня не было оркестрантов),
и располагалось летнее кафе «Гаффер», дюжины две столиков, из коих не занято и
половины. Что гораздо важнее, и подступы к кафе идеально просматриваются во
всех направлениях.
Радченко, и в самом деле знакомого по фотографическим
снимкам, он узнал моментально: брюнета лет тридцати с невидным, скучным лицом
мелкого чиновничка, правильного отца семейства, озабоченного домашними хлопотами
и микроскопической карьерой в заштатном департаменте. Даже отсюда заметно было,
что мсье несколько нервничает, внимательному наблюдателю нетрудно догадаться,
что он кого-то ждет.
Держась за красными ветками густого орешника, Сабинин
перешел чуточку левее… И остановился, лицо против воли свела злая гримаса.
Слева, за крайним столиком, сидели двое крепких пареньков,
одетых вполне респектабельно, по-господски. Оба расположились лицом к Радченко…
так, чтобы видеть его столик. Что же, это все? Нет, понаблюдаем еще… ага!
Справа, опять-таки за крайним столиком, сидят еще двое,
чем-то неуловимо напоминающие первую пару, – молодые, крепкие,
франтоватые. Вся четверка, связанная меж собой невидимыми нитями, расположилась
так, чтобы в поле их зрения мгновенно попал тот, кто присядет за столик
Радченко. Так, чтобы можно было незамедлительно двинуться следом за уходящим.
Пойдет вправо – подхватят одни. Свернет налево – переймут другие. Неплохо
продумано, опыт чувствуется.
Троих из четверки Сабинин прекрасно знал – много времени
провел с ними бок о бок в душном подвале, где мастерили бомбы. Вот только
четвертый совершенно незнаком, но это ничего не меняет…
Отпрянув, он направился к выходу из сада – столь же
целеустремленно, решительно. Значит, вот так… Нетрудно представить себе все
происходившее: Радченко, без сомнений, телефонировал в пансионат, аппарат стоит
у него на квартире, номер имеется в списке. Кудеяр – а кто же еще? –
отреагировал с похвальной быстротой, выслав в кафе своих молодчиков… Итак, да
здравствует предусмотрительность, и анафема тем, кто ею пренебрегает, ленится
проверять дважды, трижды. Последние как раз и попадают, словно кур в ощип. Надо
же, а ведь мог спалиться…
Взглянув на часы, он заторопился, махнул незанятому
извозчику. Степенно устраиваясь на обтянутом кожей сиденье, распорядился:
– На вокзал. Но предварительно заедем куда-нибудь, где
можно купить цветы…
…Краковский поезд, тяжело отфыркиваясь и прыская паром,
остановился у перрона. Сабинин во все глаза смотрел на австрийские вагоны, к
которым еще не успел привыкнуть: все из отдельных купе, в каждое – свой вход,
сбоку. Он никогда не ездил в таких. По наружным приступкам трусцой пробежали
кондуктора, распахивая двери и, судя по мимике, старательно объявляя станцию.
Искомую особу он узнал моментально, за несколько лет,
прошедших с того момента, когда был сделан показанный Кудеяром снимок, она
ничуть не изменилась. В сердце Сабинина вошло некое смутно-томительное чувство,
сродни печали.
Она и в самом деле была поразительно красива – изящная, со
вкусом одетая молодая дама, идущая по перрону с той самой небрежной
невозмутимостью, отличающей особ прекрасного пола, прекрасно сознающих свою
власть над полом противоположным. Разумеется, на нее оглядывались – и не всегда
в пределах приличий. Разумеется, она и бровью не повела, словно бы и не ощущая
этих взглядов, но наверняка по женскому обычаю прилежно регистрировала каждый.
«Бедняга Кудеяр, – без особого сочувствия подумал Сабинин. – Что ж,
его можно понять – такая способна мимолетно разбить тебе жизнь и преспокойно
удалиться летящей походкой с милой невозмутимостью на лице». «Неужели поручик
застрелился? Глупый, с чего бы вдруг? Боже мой, я и предвидеть не могла…»
Наслышаны-с, сталкивались…
