Очень похоже, Матчек понял подтекст невинного вопроса –
побагровел, налился кровью и рявкнул:
– Вы мне здесь не умничайте! Не усугубляйте свое и без
того печальное положение!
– И отчего же оно печальное?
– Жандармский патруль, между прочим, застал именно вас
с оружием в руках. – Матчек торжествующе хлопнул ладонью по лежащим перед
ним бумагам: – Вот вам надлежаще оформленный рапорт вахмистра Куглера, номер
тридцать два шестьдесят семь: по прибытии на место преступления… человек с
оружием в руках… каковое было у него отобрано жандармом Жебровским, входившим в
состав патруля…
– Но позвольте! – воскликнул Сабинин. – Ведь
стрелявшая тут же была задержана, есть свидетели…
– И что же, это вам мешает оказаться сообщником? –
зловеще прищурился Матчек. – Ничуть не мешает.
– Глупости какие…
– Извольте следить за словами!
– Позвольте вам заметить, что я – иностранный
подданный, – сказал Сабинин.
– Это вас не освобождает от обязанности относиться с
должным уважением к чинам императорской полиции, – отрезал Матчек. –
И положения вашего не облегчает ничуть. Я все более склоняюсь к мысли, что вас
следует отправить к судебному следователю согласно законам. Пусть он вашей
персоной и занимается. Сначала посидите на нарах…
– Послушайте, – сказал Сабинин. – Объясните
хотя бы, чего вы от меня добиваетесь. Разговор у нас получается какой-то
беспредметный, я попросту не понимаю, что вы от меня хотите.
– Отправить вас туда, где таким субъектам самое
место! – рыкнул Матчек. – Обосновались тут… революционеры!
Дверь открылась, и вошел второй – в таком же вицмундире, но
гораздо моложе на вид, практически ровесник Сабинина. И уж, безусловно,
лишенный зверообразности в облике, похожий то ли на бравого гусара, то ли на
завсегдатая светских раутов.
– Что это у вас здесь творится, господа? – спросил
он вполне дружелюбно. – В коридоре слышно, как тут кричат…
Матчек волшебным образом переменился, пытаясь выглядеть
мирно и где-то даже подобострастно. Судя по его поведению, вошедший, хотя и
моложе годами, был несомненно старше чином. Сабинин несколько воспрянул духом:
у вновь пришедшего на лице читался несомненный ум, которого Матчеку откровенно
не хватало…
– Видите ли, господин советник… – промямлил Матчек
в замешательстве. – Этот несомненный анархист…
– Ну что же вы вот так сразу, дражайший Матчек? –
поднял брови вошедший. – Вполне приличный господин, вряд ли заслуживает
некорректного обращения… Насколько я понимаю, вы и есть господин Трайков,
оказавшийся свидетелем недавней… трагедии?
– Совершенно верно, – сказал Сабинин. – Свидетель…
– Я как раз просматривал бумаги… – сказал молодой
полицейский чин. – Не будете возражать, если приглашу вас для беседы?
– Никоим образом, – сказал Сабинин и, не теряя
времени, встал.
– Я как раз собирался отправить этого… господина к
судебному следователю, – сообщил Матчек, насупясь.
– На каком же основании? – пожал плечами
молодой. – Положительно, вы перегибаете палку… Что подумает, какого мнения
будет об австрийской полиции благонамеренный иностранец? Пойдемте, господин
Трайков.
Уже в коридоре Сабинин обернулся, бросил назад быстрый
взгляд: вот удивительно, Матчек вовсе не выглядел удрученным или обиженным, он
довольно ухмылялся, глядя вслед, и, неожиданно встретившись глазами с
Сабининым, даже растерялся на миг…
«Ах, вот оно что… – подумал Сабинин. – Полицейские
штучки. Грубый бурбон пугает, грозит незамедлительно отправить на нары, а потом
приходит обходительный, вполне светский чиновник, коему по контрасту так и
тянет излить душу. Ну, эти приемчики мы тоже знаем…»
Вслед за молодым он вошел в такой же небольшой, казенного
вида кабинетик, где государь император Франц-Иосиф взирал со стены не менее
грозно, чем в только что покинутом помещении.
– Садитесь, – сказал полицейский, придвигая ему
пепельницу. – Вы ведь курите? Меня зовут Генрих Мюллер, чин – полицейский
комиссар. Именно на мою долю выпало расследовать данное печальное происшествие…
Хочу сразу заявить, что вас никто ни в чем не обвиняет, в вашу пользу
свидетельствует слишком много людей, от посетителей и кельнеров до жандармов.
Вы всего лишь отобрали оружие у этой девицы… что само по себе было довольно
смелым поступком, она ведь могла и не остановиться на достигнутом, стрелять
далее… Вы уж не обижайтесь на старину Матчека, с ним случаются приливы этакого
служебного рвения. Эти чехи, в положении Матчека приходится быть святее Папы
Римского… Он вам и в самом деле угрожал арестом?
– Представьте себе, – сердито сказал Сабинин.
– Бедный Матчек, воображение у него убогое, а
перспективностью мышления не отличался отроду… – Мюллер с тонкой улыбкой
смотрел на собеседника. – Мы-то с вами прекрасно знаем, господин Трайков,
какие последствия имел бы ваш арест… У нас есть парламент, в парламенте сильны
социал-демократы, в подобных случаях, когда полиция хватает их иностранных
коллег, они тут же поднимают шум до небес, как не раз уже бывало. Запрос в
парламенте, неудовольствие министров, вопли прессы… и крайней всегда
оказывается тупая, звероподобная полиция, приравнивающая героических борцов за
свободу Отечества к уголовным преступникам… Имеем печальный опыт. Так что
можете вольно и невозбранно пользоваться гостеприимством Австрийской империи…
Пожалуй, он откровенно насмехался, но тонко, завуалированно,
сохраняя видимость светских приличий. Сабинин почувствовал себя немного
неловко, словно в этой ситуации для него было нечто унизительное.
– Значит, вы болгарин… – задумчиво протянул
Мюллер. – Вы знаете, впервые встречаю болгарина. До сих пор как-то не
доводилось… говорят, у вас очень своеобразный язык… я никоим образом не смею
вам приказывать, но, быть может, вы скажете мне несколько фраз по-болгарски?
Мне просто любопытно послушать, сам я – венец чистейшей воды, здесь
недавно, никогда не имел случая сталкиваться со славянскими языками… Сделайте
такое одолжение.
Он смотрел наивно, с детским любопытством, как будто
существуют на свете наивные полицейские комиссары… Какое-то время Сабинин
пребывал в растерянности. Изложить ему, что ли, первоначальную легенду о маленьком
болгарском мальчике, в самом нежном возрасте увезенном родителями на чужбину и
потому языка не знающим вовсе? А не повлечет ли это за собой более детальные
расспросы? Тогда придется импровизировать на ходу, и кто знает, каковы будут
последствия… Да ну его к черту, придется рискнуть…
С дружелюбной улыбкой Сабинин продекламировал на чистейшем
русском:
– Ходит птичка весело по тропинке бедствий, не предвидя
от сего никаких последствий…
– Что ж, довольно музыкальный язык, – сказал
комиссар Мюллер, внимательно его слушавший. – Что-то это мне
напоминает… – И внезапно, легонько помахивая сигаретой словно дирижерской
палочкой, нараспев сказал по-русски, довольно чисто и грамотно: – Трубят
голубые гусары и в город въезжают толпой, а завтра мою дорогую гусар уведет
голубой…
