– Вот эта колкость – не ко мне, – сказал
Сабинин. – Меня, пожалуй что, нельзя назвать правоверным и убежденным
социал-демократом…
– Но вы же – с ними?
– А что прикажете делать? – пожал плечами
Сабинин. – Если уж судьбе так было угодно. Они меня, можно сказать,
приютили в трудный момент, без них, честное слово, пропал бы…
– Следовательно, считаете себя обязанным хранить им
верность?
– Как же иначе?
– Однако какой вы… Шевалье без страха и упрека? –
Она смотрела с неприкрытым лукавством. – А что у вас там, шевалье, вышло с
казенными суммами?
– Да так, некоторые коллизии… – ответил он без
особого смущения. – Неужели вас, члена столь боевой революционной партии,
волнует финансовое благосостояние империи?
– Ни в малейшей степени, – заверила она с
обаятельной улыбкой. – Вовсе даже наоборот… Итак, вы, как человек честный,
рыцарски настроенный, храните верность социал-демократам…
«Вот оно! – пронеслось в голове у Сабинина. –
Неужели начинается? Самый удобный момент, чтобы от этой вежливой, ничего не
значащей реплики перекинуть мостик к другим революционным партиям, которые тоже
не прочь украсить свои ряды проверенными лихими ребятами… Кудеяр, похоже, все
рассчитал математически точно…»
Однако шло время, а молодая дама отнюдь не пыталась
развивать затронутую тему. Она сидела в той же позе, небрежно покачивая носком
туфельки, и на ее лице играла мимолетная улыбка.
В конце концов он сам решился подать реплику:
– По-моему, социал-демократы – вполне приличная партия,
и хранить им верность отнюдь не зазорно…
– Господи, да кто же с этим спорит? – рассеянно
отозвалась Надежда. – Вы неподражаемы, Коля… разрешите, я вас буду так
называть? Попросту, без церемоний… Со своей стороны, разрешаю называть меня
Надей. Спасибо, что приняли мое приглашение, Коля. Я не особенно и люблю этот
скучный городок, несмотря на всю его историческую славу… нет, положительно, вы
сидите, как на иголках.
– Любопытство мучает, – честно признался
Сабинин. – Пытаюсь угадать, что за дело у вас ко мне.
– А если никакого дела и нет? – спросила
Надя. – По крайней мере, сегодня. Что вы так смотрите? По-вашему, грозные
боевики обязаны таковыми оставаться двадцать четыре часа в сутки?
– По моим наблюдениям, все обстоит совершенно
иначе, – сказал Сабинин. – Все мои знакомые здешние революционеры не
чужды… гм… радостям жизни.
– Вот видите. Поскольку мы с вами – не исключение из
правил на общем фоне, а самые обыкновенные люди, предлагаю посвятить этот вечер
каким-нибудь невинным удовольствиям. Согласны? Нет, изобразите что-нибудь
этакое… достойное черного гусара, пусть и бывшего.
Принимая игру, он охотно встал и щелкнул каблуками:
– С превеликой охотой, фрейлейн Гесслер!
– Что вы предложили бы?
– Вот тут я в затруднении, – пожал он
плечами. – Плохо знаю этот город, совершенно не могу представить, куда
можно повести даму, не в обычное же кафе…
– А если дама предложит посетить притон разврата?
Верните на место вашу нижнюю челюсть, Коля. Я не имею в виду что-то вроде
низкопробного борделя, – без запинки выговорила она соленое солдатское
словечко. – Совсем наоборот. Здесь есть заведения, которые ничуть не
соответствуют традиционному представлению о притонах разврата, но все равно, с
точки зрения полиции, являют собою противозаконные и предосудительные
увеселения. Не побоитесь меня сопровождать в одно из них?
Он вспомнил о давешнем решении ничему не удивляться, браво
поклонился:
– Почту за честь!
– Вот это уже совсем похоже на черного гусара. Будьте
так любезны, подайте мне накидку… Благодарю. Экипаж вы, конечно, отпустили?
– Нет, велел дожидаться, – признался
Сабинин. – Я не исключал, что вы не захотите говорить в гостиничном номере
о делах. Меня здесь прилежно учат конспирации… Да и Кудеяр говорил о вас, как
об исключительно опытном… опытной… ну, вы понимаете.
– А что он еще обо мне говорил? – прищурилась
Надя.
– Что вы опытны, умны, крайне опасны…
– И все?
– А что он еще мог говорить? – с самым невинным
видом сказал Сабинин чистую правду.
Надя испытующе смотрела на него. Сабинин встретил ее взгляд
спокойно.
– Ну что ж, пойдемте, Коля.
…Фиакр остановился у кафе «Веrgbach».
[22]
Сабинин здесь еще не бывал, но как-то проходил мимо. Заведение, конечно, не
относилось к перворазрядным, но и ничуть, по оставшимся у него впечатлениям, не
смахивало на низкопробный притон. Самое обычное заведение «из приличных», на
которые город богат, с совершенно нейтральным названием…
Он, однако, благоразумно оставил свое мнение при себе,
по-прежнему придерживаясь самой выигрышной в его положении тактики: не забегать
вперед и ничему не удивляться. Швейцар распахнул перед ними высокую стеклянную
дверь, разрисованную синими и желтыми цветами. Вестибюль с мраморным полом и
электрической люстрой. Слева, за низкой широкой аркой, – самый обыкновенный
зал, где позвякивают стекло и серебро, проносятся проворные официанты, за
столиками расположилась обычная, ничем не примечательная чистая публика, и
музыканты на полукруглой эстраде с расписным задником вразнобой настраивают
инструменты. На притон походит примерно так же, как дортуар Смольного института
– на кафешантан.
Он приостановился, собираясь провести свою даму под арку,
поскольку вроде бы больше и некуда было направить стопы, но Надя, послав
лукавый взгляд из-под полуопущенных ресниц, легонько нажала пальцами на его
локоть, направляя в другую сторону, к тяжелой зеленой портьере. Первой
скользнула меж занавесями, ловко и уверенно.
За портьерой обнаружился коридор, ярко освещенный двумя
электрическими бра, упиравшийся в такую же портьеру, двойника первой. Зеленый
бархат тут же колыхнулся, и в коридоре возник широкоплечий детинушка, статью и
рожею (пусть и тщательно выбритой) более всего напоминавший волжского крючника
из возлюбленных романистом Горьким типажей. На нем, однако, был смокинг и даже
белые перчатки на широченных лапищах.
Физиономия у детины была столь располагающая к себе, что
невольно захотелось убрать кошелек подальше, а браунинг, наоборот, держать
поближе. Надя, однако, без малейшего замешательства подошла к сему
представителю ночной фауны, о чем-то тихонько переговорила. Детина
подозрительно зыркнул на Сабинина поверх ее плеча, но промолчал, оставшись, как
пишут в театральных программках, без речей. А когда в его ладонь упали две
золотые монетки, и вовсе отступил к стене, дружелюбно осклабился.
За второй портьерой оказалась неширокая каменная лестница с
железными перилами, спускавшаяся куда-то вниз, ярко освещенная, круто
сворачивавшая вправо. Подобрав подол платья, Надя уверенно стала спускаться.
Сабинин двинулся следом. Он уже слышал внизу точно такое же позвякиванье посуды
и непринужденный ресторанный гомон.
