– Тут есть одна несообразность, – сказал он
негромко. – Я не могу позволить, чтобы за меня платила дама…
– Гусарские привычки никак не умирают? – не
оборачиваясь, фыркнула Надя.
– Образ жизни, Наденька…
– Ну, хорошо, хорошо, с кельнерами будете
рассчитываться вы. – Она остановилась, так что Сабинин едва не налетел на
нее. – И, если хотите, можете шиковать. Я хочу в полной мере ощутить себя
героиней бульварного французского романа: юная и неопытная дама посещает притон
разврата в компании растратчика и международного авантюриста… который, очень
может оказаться, строит и коварные планы обольщения… Не строите, Коленька,
часом, таких планов? – Она обернулась, ее глаза смеялись. – Бедный, я
вас пугаю, а?
– Ну что вы, – сказал Сабинин. – Вы мне
просто-напросто непонятны, никак не пойму, что таится за вашей манерой
держаться…
– Боже, как прозаично, – сделала она
гримаску. – Да, имейте в виду, если хотите казаться завсегдатаем… В этом милом
заведении принято платить вперед, как только официант принесет заказанное.
Специфика заведения, гостям приходится иногда его покидать в страшной спешке,
вот и завели такие порядки…
Они спустились в сводчатый подвальчик, ничем на первый
взгляд не отличавшийся от расположенного наверху зала, разве что размерами
поменьше. Та же публика, самого приличного вида, многие мужчины во фраках и
визитках, декольтированные дамы. Вот только, Сабинин обратил внимание, здесь
практически не видно было пожилых лиц, все присутствующие довольно молоды.
Официант и в самом деле, едва выставив на стол все
заказанное, выжидательно остановился над плечом. Сабинин, помня недавние
наставления, поспешил с ним рассчитаться. В противоположность здешним обычаям,
к которым начал уже привыкать, счета он не получил – но из благоразумия,
понятно, промолчал: специфика заведения, ясное дело…
– Вы пейте, Коля, – сказала Надя, поднося к губам
бокал. – Шампанское здесь недурное. Если и в самом деле намерены связать
судьбу с подпольем, научитесь расслабляться. Это, право, необходимо. Помните,
как печально кончил аскет и трезвенник Максимилиан Робеспьер?
Сабинин усмехнулся:
– Если мне память не изменяет, эпикуреец и ценитель
женской красоты Дантон кончил совершенно так же…
– Тоже верно.
– Интересно, а вы этого не боитесь?
– Я? Чего же?
– Нет, не вы персонально, Надя, я неудачно
выразился, – сказал Сабинин. – Я в более широком смысле…
Революционеров имел в виду. Хорошо, предположим, монархия свергнута, воцарилось
некое подобие liberte, egalite, fratemite…
[23]
Ну а не будет ли
в этом случае повторения французской кадрили? Жирондисты тащат на гильотину
эбертистов, потом их самих трудолюбиво вырезают якобинцы, еще не ведая, что
где-то совсем рядом строит свои планы молодой генерал Бонапарт…
– Вы серьезно?
– Совершенно. Я пытаюсь разобраться в той среде, с
которой связала меня судьба. Ведь это и мое будущее тоже, не правда ли?
Как-никак я получил неплохое образование, Надя. Прекрасно помню из книг, как
резали друг друга французы, как моментально передрались меж собой
южноамериканские генералы, как только сбросили власть испанцев… По моему
глубокому убеждению, и господа декабристы в случае успеха очень скоро разыграли
бы в отечественных декорациях повторение французской резни…
– Очень возможно…
– Тогда?
– Ну что вам сказать, Коля… Вы человек, безусловно,
умный. Существует обрисованная вами вероятность, что греха таить. – Надя
легонько тряхнула головой и с отчаянной, дерзкой улыбкой уставилась на
него. – Но это все вторично, а смотреть нужно в корень… Вашего Дантона и
иже с ним погубила собственная неповоротливость ума. Они и подумать не могли,
что вслед за аристократами на гильотину могут отправить и их тоже. Спохватились
слишком поздно, когда ничего нельзя было изменить. Меня всегда даже не удивляло
– возмущало, поведение Сен-Жюста. Человек, командовавший огромным полицейским
аппаратом, явным и тайным, обязан был предвидеть, что кто-то захочет отправить
на гильотину и его – особенно после того, как сам пролил реки крови, за что при
жизни удостоился прозвища ангела смерти. И что же? В бурный день 9 термидора,
когда открыто звучали призывы арестовать Робеспьера и Коммуну, – как себя
повел хозяин всей полиции Франции Сен-Жюст? Поднялся на трибуну и, не получив
слова, – а ведь ясно было, что всё гибнет и рушится! – простоял рядом
с нею несколько часов в картинной позе античного героя… Финал известен.
Выигрывает тот, кто переживет своего противника. Знаете, Коля, почему я
уверена, что монархия обречена? Нет, не оттого, что существуем мы, столь лихие
и отчаянные, бросаем бомбы, экспроприируем банки и стреляем в сановников…
Оттого, что монархия, судя по всему, не в состоянии ответить должным образом.
Рядовым членам организации следует вкладывать в голову относительно простые
истины, но руководители должны мыслить гибче… Мы называем Столыпина вешателем,
и справедливо… но это не то. Это в итоге проявление слабости. Настоящего
правительственного террора, какой могли развернуть против революции Николай
Первый или Александр Третий, в нынешнее царствование не было, нет и, полное
впечатление, уже не будет. А без него монархия обречена, уж я-то знаю, о чем
говорю. – Она допила свой бокал почти по-мужски, решительно и лихо. –
Налейте мне еще, Коля. И, бога ради, забудем на время о теории и истории. Мне
хочется беззаботно отдохнуть. Вот и музыканты выходят…
– В самом деле, я сгораю от любопытства, –
признался Сабинин. – Где же разврат? Я и не ожидал, что на столиках будут
плясать обнаженные мавританки, но вокруг царит такая благопристойность и скука…
– Вы слышали что-нибудь о танго?
– Танго, подождите… Ах да, танго! Ну как же… Это
аргентинский танец, верно? Я читал в каких-то газетах, еще в России, что в
Европе он повсеместно запрещаем полицией из-за крайней непристойности. Вы
хотите сказать…
– Вот именно, – кивнула Надя. – Это –
единственное место в Лёвенбурге, где под большим секретом от полиции танцуют
танго. Полиция во всех странах одинакова, здешняя точно так же умеет брать на
лапу и закрывать кое на что глаза… но всю полицию, как легко догадаться, купить
невозможно. А потому будьте готовы при первых признаках тревоги спасаться
бегством. В прошлый раз полицейской облавы не было, но ее всегда следует
учитывать… Видите, вон там, дверь в углу? Это не ход в винный подвал, а
потайной выход на случай неких сюрпризов, имейте это в виду… Ага, начинается!
Она тихо, легонько поаплодировала – со всех сторон уже
неслись гораздо более громкие овации. На низенькой эстраде, перед музыкантами,
возник подвижный субъект во фраке, с бутоньеркой из белых орхидей, напомаженным
пробором и тонюсенькими усиками апаша.
– Дамы и господа! – воскликнул он,
пританцовывая. – Рад видеть вас снова, рад приветствовать прогрессивную
публику, столь чуткую к новейшим культурным веяниям, столь решительно
выражающую протест замшелым косностям ушедшей эпохи! Дамы и господа, с вами
вновь маэстро Рамон, прибывший со своим оркестром из Монте-Видео! Снова звучит
его потрясающее, футуристическое, я бы выразился, танго – «Роковая печаль»!
