Раскачав осмоленную пробку, Сабинин умело ее выдернул, не
вызвав ни малейшего излияния живительной влаги, – еще в бытность свою
гусаром он набил руку на обеих крайностях: и откупорить на пари бутылку так,
чтобы все ее содержимое до последней капли вылетело белопенным фонтаном, и,
наоборот, опять-таки на спор, чтобы не потерять ни капелюшечки…
Импровизированные бокалы оказались неожиданно удобными.
Столкнувшись краями, они издали длинный мелодичный звон, разлетевшийся далеко.
– Ну как, я тебя все же шокирую? – с любопытством
осведомилась Надя, лениво откусив от яблочной дольки.
– А тебе хочется?
– Не без того…
– Ты меня удручаешь, – усмехнулся Сабинин. –
У тебя грозная репутация опаснейшего боевика – и после этого стоять на часах
при мелком ограблении павильончика с мороженым…
– Господи, да ты так ничего и не понял… – ответила
она, щурясь совершенно по-кошачьи. – Конечно, ворваться среди бела дня в
Сызранско-Волжский банк с браунингом было гораздо рискованнее и азартнее, да и
взятые там суммы ни в какое сравнение не идут с нашей убогой добычей… Но речь
сейчас, Коленька, как раз об образе жизни. Вот это, – она щелкнула ногтем
по горлышку полупустой бутылки, – как раз и есть образ жизни, отличающий
какую-нибудь двуногую жвачную тварь от… нас с тобой. Как поступил бы на нашем
месте благонамеренный обыватель, пусть даже ему смертельно хотелось бы
шампанского? Печально удалился бы домой или в крайнем случае стал бы объезжать
на извозчике окрестности, ища ночное кафе, где, быть может, и удастся купить
вожделенный напиток… А мы пришли и взяли. Пренебрегая глупыми условностями
вроде не работающего заведения, замков, Уголовного уложения… Понимаешь? Это
раскрепощение, свобода… Тебе не доводилось читать Фридриха Ницше? Жаль, он
очень подробно исследовал эту тему…
– Что-то вроде немецкого Раскольникова?
– Пожалуй. Только гораздо обстоятельнее и убедительнее.
Раскольников все-таки как раз и есть та самая «тварь дрожащая», которую он в
себе отрицал. Ход его мыслей был абсолютно верным, но вот какое воплощение
мысли получили? Стукнуть топором по голове жалкую старуху, забрать какую-то
мелочь… Убожество! Коли уж…
Она замолчала, оглянулась спокойно, Сабинин последовал за ее
взглядом.
По единственной дорожке, кончавшейся у ступенек беседки, к
ним подходили трое – молча, целеустремленно, поигрывая тросточками. Средний был
в котелке, низко нахлобученном на глаза, те, что по бокам, – в лихо
заломленных канотье. Сначала Сабинин не тревожился, но очень скоро ему стало не
по себе: их походка показалась какой-то ненормально вихлючей, нарочитой, словно
это шагали по сцене три скверных актера, не способных убедительно изображать
нормальные человеческие эмоции. Он легонько коснулся браунинга через тонкую
чесучу пиджака и сразу почувствовал себя увереннее.
Троица встала бок о бок, совершенно перегородив собою выход
из беседки. Они стояли и молчали – и именно такое поведение в данный момент
было ненормальным, как ни прикидывай.
– Господа, – преспокойно сказала Надя, – вам
не кажется, что нарушать уединение влюбленных весьма нетактично?
Она говорила по-немецки, и тот, что в середине, заговорил на
том же языке:
– Увы, фрейлейн, обстоятельства требуют… Я и сам
удручен своей нетактичностью, да что ж поделать…
«А не сыщики ли? – пронеслось в голове у
Сабинина. – Выследили какой-то непостижимой уловкой наш путь от «Горного
ручья». Ну и что, какие у них доказательства?»
– В самом деле, господа, ваше присутствие здесь крайне
обременительно, – сказал он, умышленно выбрав тот предельно хамский тон,
каким особо чванливые субъекты говорят с прислугой и простонародьем. – Не
убраться ли вам отсюда?
Если это сыщики, они такого тона не стерпят и моментально
постараются внести ясность…
– Не получится, – сообщил тип в котелке. –
Сожалею, что придется прервать столь пикантное рандеву, да такова уж наша
печальная обязанность. Мы – социалисты, господа, точнее говоря, мы
анархисты-антисольвентисты…
– И что эта абракадабра значит? – спросил Сабинин,
что-то не слышавший доселе о таком анархистском течении вообще и в
Австро-Венгрии в частности.
– Антисольвентизм – это отсутствие финансов, –
невозмутимо пояснил котелок. – Это по латыни…
«Какая, к черту, полиция, – сердито подумал
Сабинин. – Это же громилы!»
И с расстановкой произнес вслух:
– А по-моему, к вам больше всего подходит определение
на греческом – анархист-антигаменид…
[24]
Котелок отнесся к его словам равнодушно – видимо, его
познания в греческом уступали латинским. Зато тот, что стоял справа, оживился и
печально протянул:
– Бог ты мой, Клаус, как несправедлив к эксплуатируемым
буржуазный мир… Мы, идейные анархисты, вынуждены слоняться по унылым аллеям без
гроша в кармане, а этот буржуа, у которого наверняка много интересного в
карманах…
– И ценного, товарищ Гуго, – уточнил Клаус.
– Да, и ценного… Так вот, этот зажравшийся
патентованный буржуа преспокойно восседает себе в этом роскошном бельведере,
лакая шампанское…
– И пудрит мозги очаровательной дамочке… –
поддержал третий.
– А дамочка сверкает брильянтами, награбленными у
трудового класса… – сказал Клаус.
– Другими словами, мое развитое классовое чутье мне
подсказывает совершить немедленную социализацию содержимого карманов этого
франта, равно как и блескучек из дамочкиных ушек, а также с ее лебединой шейки…
– Боже, как безошибочно и последовательно твое
классовое чутье, Гуго…
Они подхватывали друг у друга реплики, как опытный и хорошо
сыгранный оркестр, цедили слова вяло, со злобой, несомненно пытаясь нагнать
страха на случайные жертвы как раз этой ленивой бездушностью. Сабинин уже
сталкивался с подобным в России, когда в Нижнем…
– Ну, положим, он не столь уж последователен, товарищ
Клаус, – вмешался третий. – Как учит нас товарищ Август Бебель в
своем классическом труде «Женщина и социализм», социализации женщин тоже
следует уделять внимание. Мое мнение – дамочку тоже следует социализировать, не
сходя с этого места. Посмотри, какова фигурка, каковы грудки…
– А не пойти ли вам, сударь, к чертовой матери? –
по-прежнему спокойно сказала Надя.
Она, правда, употребила гораздо более смачное
прилагательное, не имевшее отношения к нечистой силе, зато вплотную связанное с
эротизмом. Сабинин оторопел, не ожидавши, что такое может сорваться с ее нежных
губ.
– Ух ты! – восхищенно воскликнул Клаус. – А
дамочка-то, похоже, видывала виды… – Неуловимо быстрым движением выхватив
из-под пиджака раскрытый складной нож, он прикрикнул уже без всякого ломанья: –
Сиди спокойно, франтик дохлый, тогда, смотришь, и живы останетесь. И заранее
выверни карманы, чтобы не возиться. А ты, красоточка, лучше ложись-ка сама да
смотри у меня, чтобы…
