Шумно, облегченно вздохнув, Джузеппе закатил глаза, его лицо
стало мокрым от пота. Обеими руками держа саквояж перед собой, унес его в
глубину комнаты, в дальний угол, опасливо оглядываясь так, словно Сабинин
вот-вот кинулся бы отнимать. Вернулся к столу, тяжело дыша, налил себе красного
вина, – горлышко выбивало барабанную дробь о краешек тонкого
стакана, – запрокинув голову, выпил, пренебрегая пролившимися на
белоснежную манишку струйками. Лицо его медленно приобретало нормальный цвет.
Размашисто осенив себя крестным знамением на католический манер, он тяжело опустился
на стул, попытался улыбнуться:
– Кто-то из нас двоих чертовски везучий, мсье. При
неудачном обороте дела не то что от нас – от всего этого заведения мало что
осталось бы… Хотите кьянти?
Сабинин кивнул, взял протянутый стакан и осушил досуха. Примирительно
произнес:
– Ну, простите, Джузеппе, я и предполагать не мог…
Итальянец уколол его быстрым, злым взглядом, потом вроде бы
немного помягчел:
– Пресвятая Дева, ну за что мне это? – поморщился
он. – Подумать только, что это нас, итальянцев, считают в Европе самыми
порывистыми и несдержанными! Так трясти саквояж, где запалы соседствуют с
добрыми пятью килограммами…
– Извините, я же не знал…
– Черт знает что! – фыркнул итальянец. –
Акция предстоит серьезнейшая, я везу снаряжение от самого Милана, трясусь над
ним, как строгий папаша над невинностью дочки, в каждом встречном, бросившем на
меня взгляд, чудится шпик, трое суток я почти что и глаз не сомкнул… и вот в
безопасном, казалось бы, месте вдруг возникает, как чертик из коробочки,
ревнивый идиот… Отдайте браунинг, прах вас побери!
– Вот, возьмите, – смущенно сказал Сабинин,
протягивая ему пистолет рукояткой вперед.
Итальянец небрежно сунул оружие в карман брюк, утер пот с
лица моментально промокшим насквозь носовым платком и, покачивая под носом у
Сабинина указательным пальцем, сказал обиженно и наставительно:
– Друг мой, давайте расставим все точки… Мадемуазель
Надежда очаровательна, но меня связывают с ней исключительно интересы общего
дела. Более того, сердце мое давно занято другою… – Он достал золотые
часы, нажал кнопочку и показал Сабинину вставленную с обратной стороны крышки
фотографию очаровательной темноволосой девушки. – Удовлетворят вас мои
объяснения?
– Полностью, – сказал Сабинин. – Вот вам моя
рука. Простите, я, застав вас у нее, совершенно потерял голову… Не сердитесь,
право…
– Ладно, пустяки, – сказал окончательно
успокоившийся итальянец. – Я имел уже честь встречаться с русскими
социалистами, так что успел немного привыкнуть. У меня есть хороший друг, мы
вместе начинали, Бенито Муссолини, не слыхали? Жаль, очень толковый и
многообещающий парень. Так вот, подруга у него как раз русская, синьорина
Анжелика Балабанофф. Боже, вот это вулкан, куда там корсиканским анархистам из
«Смеющегося черепа»… Я на вас не держу зла, товарищ, только, умоляю, оставьте
меня, дайте немного выспаться…
– О да, разумеется! – вскочил Сабинин.
– И заберите вашу митральезу.
Сабинин, спрятав громоздкий револьвер, попятился к двери,
старательно гримасничая, прижимая руки к груди и бормоча нечто
невразумительное. За его спиной звонко повернулся ключ в замке. Тогда только он
убрал с лица маску нелепого, сконфуженного идиота и направился к выходу,
усмехаясь во весь рот.
Однако тут же посерьезнел. События назревали стремительно:
нежданно-негаданно оказался прикосновенным к какой-то темной истории, где
фигурировали эсеры, иностранные специалисты по подрывному делу, саквояж со
взрывчаткой, способной поднять на воздух средней величины здание. Как будто
мало было того, что приходилось обитать в набитом взрывчаткой пансионате, способном
при малейшей оплошности взлететь на воздух вместе со всеми обитателями… Явный
перебор, как в карточной игре фараон. Но если в пансионате от него не было особых
секретов, здесь он оказался вовлечен в совершенно непонятную пока тайну из
категории смертельно опасных. «Пора из этого как-то и выпутываться, господин
авантюрист», – сказал он себе решительно.
Глава 2
Тяжкая доля взломщиков
Он стоял неподалеку от ворот и лениво наблюдал за суетой
здешнего дворника и еще какого-то малого, кажется, племянника Обердорфа – вроде
бы видел его пару раз со стариканом. Оба, стоя на верхней ступеньке
приставленной к стене лестницы, старательно устанавливали в металлической
подпорке, загнанной в кирпичную кладку на толстенных болтах, древко
черно-желтого австрийского флага. То ли древко было новое, плохо подогнанное,
то ли с подставкой не все ладно, но штандарт ни за что не хотел утвердиться
прямо, кренился в стороны, как корабль в бурю, норовил выскользнуть из рук, так
что распоряжавшийся снизу этой процедурой Обердорф орал на всю улицу, потрясая
своей сучковатой палкой:
– Mistvieh,
[30]
ты меня перед людьми
опозоришь окончательно! Посмотри вокруг, там уже всё в порядке, любо-дорого
глянуть! Долго ты там еще, a’bescheissena Haizlputza?
[31]
Нужно сказать, старик несколько преувеличивал – у соседних
домов и на той стороне улицы еще продолжалась в точности такая же деловитая
суета: крепили флаги, императорско-королевские вензеля, растягивали проволоку с
фонариками для иллюминации.
«Что у них за праздник, интересно? – подумал
Сабинин. – Для тезоименитства императора поздновато, для даты восшествия
Франца-Иосифа на престол рано, декабря надо дождаться…»
Старина Обердорф выглядел важным и церемонным – в отчаянно
пахнущем нафталином сюртуке, ровеснике сражений под Плевной, на коем без труда
можно было разглядеть глубокие складки от долгого пребывания в сундуке, в
начищенном цилиндре. Его воинские регалии красовались на новеньких ленточках и
жарко сверкали, начищенные, должно быть, зубным порошком.
– Доброе утро, герр Обердорф, – сказал
Сабинин. – Что это за торжество намечается?
– Доброе… Боже мой, эти бездельники меня с ума сведут!
Неужели трудно справиться с таким простым делом?
Сабинин присмотрелся:
– Тьфу ты! Герр Обердорф, всего-то и нужно, что взять
рубанок и подтесать немного древко, иначе не войдет ни за что, слишком толстое…
– Слышали, идиоты? – завопил Обердорф
фельдфебельским тоном. – Немедленно отправляйтесь за рубанком и сделайте,
как толково советует этот господин! Только чаевые с господ жильцов грести
умеете, тысяча чертей! Живо! Людвиг, бездельник, дождешься, что перепишу завещание!
Ох, извините, герр Трайкофф, что не поздоровался с вами как следует, но эти
косорукие меня в гроб вгонят… Живо, живо! Сбегайте в мастерскую за угол и
одолжите у Франца рубанок!
