«Какие глупости лезут в голову…» – подумал он смущенно.
Чтобы немного привести себя в порядок, обрести прежнее трезвомыслие, повернулся
спиной к проезжей части и долго стоял у витрины «Ллойда», рассеянно глядя на
выставленные в ней модели океанских лайнеров, большие, в пару аршин длиной,
изготовленные с величайшим тщанием. «Лузитания», «Мавритания», итальянский
красавец «Принцесса Мафальда», два корабля-близнеца, которыми помешанные на
гигантомании англичане еще только готовились удивить мир, существовавшие лишь в
рабочих чертежах – «Олимпик» и «Титаник», сущие плавучие города. Судя по всему,
сыны Альбиона вновь намеревались побороться за «Голубую ленту».
[36]
«Ай да черный гусар, ай да сукин сын!» – мысленно
похвалил он себя в стиле великого поэта, но тут же погрустнел немного – даже
самые блестящие догадки ничего еще не решали, а вот хлопот прибавляли столько,
что плечи заранее гнулись под грузом…
Вскоре он шагал по коридору «Савоя», на сей раз степенно и
чинно, неся букет – опять-таки от Кутлера, белые астры с орхидеями и
пармскими фиалками. И постучал без спешки, солидно.
Надя открыла сразу же. Подав ей букет, Сабинин прошел в
гостиную, огляделся и весело спросил:
– Надеюсь, в гардеробе никакие товарищи по борьбе не
прячутся?
– Коля, ты несносен…
– Это от ревности, – беззаботно сказал
Сабинин. – Одно из семейных преданий, коими наша семья всегда гордилась,
гласило, что мой прапрадедушка зарезал из ревности мою прапрабабушку прямо на
званом обеде у Потемкина…
– Его, надеюсь, повесили?
– Нет, – сказал Сабинин. – В те времена об
эмансипации как-то и не слыхали, и зарезать супругу из ревности почиталось
вполне приличным и допустимым для дворянина поступком…
– Врешь ведь. Все врешь.
– Ага, – сознался он. – Это – от прекрасного
настроения…
Схватил ее в объятия и принялся целовать по-настоящему. Надя
легонько сопротивлялась, упираясь ему в грудь ладошками, но когда он стал
теснить в сторону спальни, принялась отбиваться всерьез, нешуточно. В конце
концов Сабинин ее отпустил, спросил обиженно:
– Ты что, мне не рада?
– Я тебе ужасно рада, – заверила Надя, поправляя
растрепавшуюся прическу. – Но это не значит, что можно на меня
набрасываться диким татарином. Мы в фешенебельном отеле, здесь то и дело
шмыгают горничные, по звонку и без звонка, а молодая дама из хорошей семьи
должна заботиться о своем добром имени… Ну, не смотри ты на меня голодным
зверем!
– Вообще-то есть на свете уютный, тихий пансионат с
весьма монархическим названием…
– Сядь, – сказала Надя. – Подожди минутку. Ты
мне совершенно не даешь и слова вставить… – Она уселась напротив,
грациозная, соблазнительная до сладкой жути. – Как ты смотришь на то,
чтобы обосноваться в прекрасной, уютной квартире, где не будет ни назойливых
горничных, ни непрошеных гостей? Только ты и я.
– Вы ангел, фрейлейн Гесслер, – сказал
Сабинин. – Это ничего, что я раздеваю вас беззастенчивым взглядом?
– Я как-нибудь переживу… – томно улыбнулась
она. – Так что ты о такой идее думаешь?
– А что я могу думать? Что она великолепна. Мне и
самому в голову приходило снять квартиру…
– Ну, вот, а я в отличие от некоторых не предаюсь
маниловским мечтаниям, а претворяю их в жизнь… Вставай, поедем к домовладельцу,
вернее, к его нотариусу, квартиру я уже нашла, даже купила кое-какую мебель и
наняла мастеров, чтобы произвели ремонт. Въезжать можно хоть сегодня. Сейчас я
тебе напишу адрес…
– Мне что, одному ехать?
– Придется, – энергично сказала Надя. – Не
стоит мне привлекать к себе излишнее внимание, согласись. Долгожданная женская
эмансипация пока что не завоевала Европу, и уж в особенности Австрию. Мы в
довольно консервативной стране, это не Франция и не Швейцария… А посему все
должно быть по правилам: у нотариуса, у домовладельца появишься и подпишешь все
должные бумаги именно ты. Респектабельный глава добропорядочного семейства,
пусть и иностранного, но живущего по тому же «Домострою», который здешним
бюргерам так мил… И не останется ни малейших подозрений. Благо здешние порядки
вовсе не требуют предъявлять свидетельство о браке. Будет вполне достаточно,
если меня заочно, в глаза не видавши, будут считать госпожой Трайковой…
– Подожди, они тебя что, вообще не видели?
– Ну, конечно, я же тебе и объясняю, – сказала
Надя. – Все переговоры вел один мой здешний знакомый, он и вносил солидный
задаток, нанимал мастеров. Милый, здесь попросту не принято, чтобы молодая
супруга сама занималась столь мужскими делами. Все уже сделано, осталось лишь
появиться солидному главе семейства, подписать договор найма, произвести на
владельца наилучшее впечатление… Сумеешь?
– Конечно, – сказал Сабинин. – Я еще, чего
доброго, начну у него прилежно выяснять, где ближайшая церковь, ибо глава
семейства человек богобоязненный… Это не будет перехлестом?
– Не думаю. Так даже лучше. Ханжи испокон веков внушали
доверие… Только, я тебя особо попрошу, не давай твоего адреса никому в
пансионате.
– По-моему, «никому» в данном случае обозначает некоего
Дмитрия Петровича, а?
– Твоя правда, – вздохнула Надя. – Хочешь, я
буду с тобой предельно откровенна? Когда-то мы с ним были… близки. Герой
революции, живая легенда ее короткой истории – и юная девушка, делавшая первые
шаги в подполье… Время, знаешь ли, уходит безвозвратно и делает людей взрослее.
Вряд ли тебе интересны подробности, скажу кратко: мы расстались, как только я
стала достаточно независимой. Терпеть не могу опекунов, а он пытался таковым
остаться, несмотря на изменившиеся реалии… Что печальнее, он так никогда и не
смирился с новым положением дел… Короче говоря, я не хочу его видеть. Помилуй
бог, ни тени прежних чувств, он попросту мне досаждал бы… Понимаешь?
– Да, конечно…
– К прошлому, надеюсь, не ревнуешь?
– Да нет, бессмысленное занятие, – сказал
Сабинин. – А вот этот твой знакомый, что все за тебя сделал…
– Коля! Ему за шестьдесят, я вас как-нибудь познакомлю.
– Это еще ничего не доказывает, – строптиво сказал
Сабинин. – Вон Багрецову за пятьдесят, а он за тобой ухлестывал, сама
говорила…
– Ну вот что, мсье! Либо вы немедленно отправляетесь к
нотариусу, либо нынешнюю ночь проведете в совершеннейшем одиночестве… разве что
с какой-нибудь доступной девицей из ближайшего кафешантана. Понятно?
– Люблю, когда мне угрожают прямо и
недвусмысленно… – признался Сабинин, вставая и берясь за котелок. –
Ты мне позволишь расплатиться собственными деньгами?
