– А вы что, подвергались чему-то подобному?
– Бог миловал. Просто… похоже.
– Артемий Петрович, это суровая необходимость, –
веско, не допускающим прекословия тоном произнес Кудеяр. – Чересчур уж
серьезны дела, которыми мы занимаемся… и к которым вы вдруг стали
прикосновенны. Поэтому, как бы это ни напоминало допрос в охранке, я вынужден
вас таковому подвергнуть… Разумеется, вы вправе гордо отказаться и прервать с
нами всякие сношения…
– То есть – идти куда глаза глядят?
– Ну, в конце-то концов, мы ведь – не общество
призрения увечных воинов? Вы согласны, что я имею определенные права, да и
обязанности?
– Согласен, – со вздохом сказал Сабинин. – Вы
правы, пожалуй.
– Вы, быть может, голодны? Приказать обед? А то и –
водочки?
– Не откажусь, – сказал Сабинин. – Ни от
того, ни от другого.
– Прекрасно. – Кудеяр отошел к двери и дернул
звонок. – Если вас не затруднит, уберите куда-нибудь с глаз ту бурду, что
Яша именует шампанским без всякого на то основания. Право, оскорбляет не то что
вкус – зрение…
«Положительно, это – человек из общества», – утвердился
в прежней догадке Сабинин, наблюдая, как Кудеяр беседует с сонным неопрятным
официантом из буфетной, как держится при этом, как заказывает. Есть вещи,
которые невозможно сыграть, нахвататься, – они достигаются лишь
воспитанием, данным с детства, в определенной среде.
А впрочем, что тут удивительного? Кропоткин –
княжеского рода, Лизогуб был богатейшим помещиком, и это далеко не единственный
пример. Голубой крови в революции предостаточно, хотя и в данном вопросе мы
отстаем от просвещенной Европы, – во Франции некогда и принц королевского
дома, по-нашему великий князь, тоже во всю глотку распевал «Марсельезу»,
придумавши себе насквозь революционный псевдоним. Плохо кончил, правда,
товарищи санкюлоты и его на гильотину определили…
– С чего прикажете начать? – спросил
Сабинин. – Я сам как-то даже и не соображу…
– Ну, безусловно, не с сотворения мира и Адама с
Евой, – сказал Кудеяр, усаживаясь напротив него. – Я сам изложу
вкратце некоторые вехи вашего жизнеописания. Вы – из дворян Пензенской
губернии, родители ваши давно покинули сей мир, не оставив в наследство дворцов
и имений… простите, я не задел каких-то ваших чувств?
– Нисколько. Все так и обстояло.
– Единственный сын. С ранней юности остались без
поддержки в жизни… что, полагаю, слабого человека способно согнуть, а в сильном
вырабатывает определенные свойства характера. Судя по тому, что произошло, вы
относитесь ко второй категории… Закончили юнкерскую школу, военное училище –
благодаря скупой протекции дальнего родственника. Были женаты, супруга погибла
при катастрофе поезда… Были в Маньчжурии, дважды награждены. После бесславного
окончания кампании переведены были служить в Читу – без особых перспектив по
службе. Я не военный, но благодаря таланту Куприна в полной мере представляю
себе условия жизни поручика захолустного полка… Вам доводилось читать
«Поединок»?
– Доводилось.
– Нарисованная писателем картина соответствует
истинному положению дел?
– Пожалуй.
– Вот видите… Итак, какое-то время вы тянули лямку,
пока не выпалили вдруг из револьвера в интендантского подполковника из штаба
дивизии, – не на дуэли, что было бы вполне уместно и абсолютно
ненаказуемо, а в приватной, так сказать, обстановке… Я правильно излагаю?
– Да, – кивнул Сабинин. – При вашей
информированности я положительно не могу понять, зачем же вам мой собственный
рассказ?
– Это костяк, если можно так выразиться, –
задумчиво сказал Кудеяр. – Карандашный набросок. А мне, великодушно
простите за назойливость, хочется увидеть за всем этим живого человека. Живую
душу.
– Ну что же, попробуйте, – вымученно улыбнулся
Сабинин. – Я и сам не все о себе понимаю.
– Что же, попытаемся вместе… Вы были тогда пьяны?
Какое-то время Сабинин молчал, пуская дым в сторону.
Притушив догоревшую до гильзы папиросу, решительно сказал:
– Безусловно, нетрезв. Но дело не в водке. Конечно,
трезвым я мог и не… выстрелить. Но не в водке дело. Накипело, пожалуй что. Вот
вам самое точное определение, на какое я способен. Накипело. А водочка
решимости прибавила и подтолкнула…
– Жалеете?
– А что теперь толку? После… всего.
Повисла неловкая пауза, но тут, на счастье, явился сонный
официант, расставивший тарелки, судки и бутылки всё же без особых нареканий.
Когда он вышел, Кудеяр мягко и бесшумно прянул к двери, несколько мгновений
прислушивался к происходящему в коридоре (ухитряясь и за этим не вполне
благовидным занятием выглядеть настоящим жентильомом
[5]
),
наконец, облегченно вздохнув, вернулся к столу:
– Ушел. Следует быть осторожным: гостиничная обслуга в
любой стране тайной полицией в первую голову приспосабливается для шпионажа… –
Он непринужденно наполнил рюмки. – Прошу. Конечно, не бог весть каков
нектар, но все же получше Яшенькиной шампани, способной ужаснуть человека
понимающего…
Сабинин охотно выпил, взял вилку. Закуска была скромная,
вполне в духе захолустной гостиницы: сыр, семга, белые грибочки. У него
осталось впечатление, что внешне невозмутимый Кудеяр зорко наблюдал за тем, как
он пьет, как себя при этом проявляет.
– Ну что вам рассказать? – начал он
внезапно. – Вы, как человек штатский, плохо себе представляете, какого
размаха достигло в армии расхищение казенных сумм. На почве одной только
фуражной экономии в войсках было множество грязных историй – а ведь есть
множество иных способов воровства. Прогонные расходы,
[6]
к
примеру… Они ведь до сих пор планируются так, словно расстояния в несколько сот
верст военные проезжают на лошадях. Система эта совершенно не принимает в
расчет железных дорог, стократ удешевляющих расходы. Дошло до того, что иные
начальники дивизий попросту берут из полковых сумм взаймы без отдачи, что
почитается чем-то уже будничным, обыденным….
– Я немного наслышан об этой практике, – заверил
Кудеяр.
– Наслышаны? – горько усмехнулся Сабинин,
опрокидывая вторую рюмку. – Этого мало, милостивый государь… простите,
милостивый товарищ. Этого нужно насмотреться. Я не монархист… пожалуй что, уже
не монархист. Маньчжурия из меня, как из многих, вышибла немало иллюзий и
утопий. Это ведь поражение, позорнейшее. Первую в этом столетии настоящую войну
мы профукали с треском и позором, чего с российской армией да-авненько не
случалось… И от кого? От желтых макак… – Он вздохнул, закурил, взял себя в
руки. – Ну, не стану досаждать вам нравственными терзаниями обычного
офицерика, вы ведь, простите, не господин Куприн… Да и я не Ромашов. Вы
попросту попробуйте ярко и подробно представить себе, как сидите в офицерском
собрании, где вам, в точности по Куприну, уже не дают водки по причине
погрязания в долгах. И не забудьте при этом, что за спиной у вас грязь и кровь
и маньчжурский позор… И перед вами восседает жирная харя с прилипшей к двойному
подбородку икрой, нахальная физиономия тыловой крысы, чьи карманы набиты мятыми
кредитками уворованных казенных сумм… И все бы ничего, но эта рожа начинает
кривляться и глумиться, не выбирая слов, упрекает тебя в глупой непрактичности,
неумении жить, насмехается над твоими боевыми орденами, не имеющими
материального эквивалента, над твоим потертым кителем, наконец, тычет тебе в
лицо пук мятых бумажек и великодушно предлагает подарить на бедность
сотенку-другую… Это нужно видеть, пережить, подвергнуться такому унижению
самолично…
