– За стеной… – протянул Сабинин. – А где…
– Я только полчаса назад получил ваше письмо. Еле
успел… Никто еще не знает… эй!
Но Сабинин был уже в прихожей, он грохотал вниз по лестнице,
простоволосый, в расстегнутом пиджаке, зажав в руке браунинг. Он не сомневался,
что при подобном финале сражения доктор превосходно справится и один…
Опомнившись лишь в парадном, сунул пистолет в карман,
кое-как пригладил волосы ладонями. Распахнул высокую входную дверь…
И успел сделать лишь один шаг. Двое молодчиков в серых
костюмах двинулись ему навстречу с грозным и непреклонным видом. Остановились
перед ним – крепкие, высокие, бритые, как актеры, с одинаковыми казенными
физиономиями. Один отвернул лацкан пиджака, и на значке тайной полиции блеснул
эмалированный австро-венгерский орел – двуглавый, как и российский.
– Не спешите так, господин Трайков, – сказал
возникший из-за их спин комиссар Мюллер. – Нам о многом нужно поговорить…
Сабинин смотрел не на него, а в сторону соседнего подъезда.
– Подождите! – воскликнул он нетерпеливо. –
Вы… давно здесь?
– Достаточно давно, господин Трайков, – с
безукоризненной вежливостью ответил комиссар. – Боюсь, сей факт никак не
изменит ваше печальное положение…
Они стояли совсем рядом с аркой ворот – один из серых
костюмов как раз расположился так, чтобы Сабинин не смог туда броситься, –
и слышно было, что громкие приветственные крики уже доносятся откуда-то
издалека, кортеж императора давным-давно проехал…
– Вы не видели, чтобы из этого подъезда выходила…
– Ваша очаровательная подруга? – охотно подхватил
Мюллер. – Ну как же, она преспокойно уехала в ожидавшем ее экипаже… Пару
минут назад. Давайте лучше поговорим не о ней, она-то меня как раз не
интересует…
– А вот это зря, господин граф, – сказал Сабинин,
обмякнув, – упустили, упустили, черт побери, зная ее, легко догадаться,
что погоня будет тщетной…
– Что вы сказали?
– Я обратился к вам, как и следует, – сказал
Сабинин, уже никуда не торопясь и с горечью убедившись, что Козьма Прутков был
прав: никому не удастся объять необъятное. – Никакой вы не Мюллер, верно?
Вы – граф Герард фон Тарловски, ротмистр гвардейской кавалерии в отставке, в
настоящую минуту заведуете рефератом «1 c» тайной полиции империи…
На лице молодого австрийца не отразилось ровным счетом
никаких эмоций:
– Любопытно, откуда у вас такая информация?
– От моего начальства, естественно, – сказал
Сабинин, поклонившись. – Позвольте представиться: штабс-ротмистр Бестужев
Алексей Воинович, сотрудник Санкт-Петербургского охранного отделения
Департамента полиции…
…Он смотрел, как ведут к черной арестантской карете всю
троицу, но отчего-то не чувствовал себя триумфатором, ничего не чувствовал,
кроме тупой, томительной усталости. Белобрысый Николас, казалось, был погружен
в глубочайшую прострацию; Джузеппе, дитя знойного юга, наоборот, яростно
сверкал глазами, даже зубами порой скрежетал, дергая цепь наручников,
соединявших его с конвоирами. Пани Янина шагала с высоко поднятой головой, с
видом гордо шествующей к эшафоту Марии Стюарт. Бестужеву пришло в голову, что
он, пожалуй, понял теперь и отведенную этой почтенной даме роль: очень похоже,
именно ей предстояло растерянными воплями призвать на помощь полицию и
сообщить, что ее барин, змей двуличный, только что кинул из окна бомбу в
государя императора, после чего был тут же пристрелен успевшим скрыться
сообщником, маленьким, хромым и чернобородым, а что касается молодой дамы, то
ее и не было вовсе – жила с барином какая-то девка, но не кареглазая и
темноволосая, а вовсе даже белокурая и синеглазая… Что-нибудь вроде этого.
– Я сообщил ее приметы агентам, – сказал тихонько
подошедший Тарловски. – На вокзалы будут немедленно отправлены люди, вся
полиция начнет искать…
– Боюсь, мы ее не найдем, – сказал Бестужев с
сожалением. – Я не знаю, как она выскользнет из сетей – в облике монахини,
в мужском платье, в виде беременной сельской бабы, но у меня появилось стойкое
предчувствие, что она ускользнет. При той изощренности и продуманности, с какой
они проводили акцию, наверняка еще раньше наметила себе способ и пути бегства,
как нельзя лучше учитывающие все возможные полицейские меры… Мне бы ужасно
хотелось ошибиться, но… Я успел ее узнать, это сущий дьявол в юбке. Ведьма,
Амазонка…
– Господин ротмистр, вы не учитываете опытности
императорской тайной полиции, – сказал Тарловски, явно не желавший ударить
в грязь лицом перед коллегой из сопредельной державы. – Мы ловили
субъектов и поизворотливее…
– Я и сам чертовски хотел бы ошибиться в своих пророчествах, –
сказал Бестужев.
У него было свое, иное мнение о хваленой опытности
австрийских коллег – как-никак они ухитрились на его глазах блистательно
прошляпить покушение на своего императора, – но в его положении следовало
быть и дипломатом, а потому он вежливо промолчал. Благо Тарловски уже
откровенно тяготился его обществом, не отводя взгляда от выезжавшей со двора
черной кареты, – графа словно сильным магнитом тянуло немедленно начать
допросы, очные ставки и прочие следственные действия. Бестужев его прекрасно
понимал и потому охотно с ним распрощался. Они с доктором остались одни в
пустом дворе – из окон, конечно, таращились зеваки, но никто не осмелился
выходить из дома. Вот в этом хваленая немецкая законопослушность Бестужеву
очень нравилась – в России уже непременно набежала бы немаленькая толпа,
принялась громогласно обсуждать меж собой все увиденное, под ногами вертеться,
а то и сатрапами крыть…
– Вообще-то, вы нарушили массу писаных и неписаных
правил, штабс-ротмистр, – чуть сварливо сказал доктор Багрецов. – Вам
следовало поступать согласно заведенному порядку, тогда бы мы с вами и не
бродили так долго, как слепые в темноте, – друг друга не познаша, как в
Библии написано…
– Милейший Михаил Донатович, – сказал Бестужев
проникновенно. – Поверьте, все так случилось отнюдь не из-за моего
своеволия. Радченко оказался изменником, да будет вам известно. Если бы я не
принял мер предосторожности, меня непременно проявили бы, а там, очень
возможно, и вас… Да, вот именно. Не беспокойтесь, все в порядке, за ним
приехали наши сотрудники, инсценировали совершенную им в магазине карманную
кражу, вывезли в Россию, где этот мизерабль, смею думать, получит по заслугам…
– Что ж, это меняет дело.
– Я тоже так полагаю, – сказал Бестужев.
Он едва не высказал нечто резкое, чуточку раздраженный
менторским тоном доктора, явно принадлежавшего к тому поколению «старой
гвардии», что любило при каждом удобном случае иронизировать над молодыми
сыщиками: мол, в старые времена и бомбисты были клыкастее, и порох дымнее, и
технических возможностей у розыскных дел мастеров было не в пример меньше…
Однако в последний момент он вспомнил, что этот человек четыре года прожил в
набитом взрывчаткой доме, способном всякую секунду взлететь на воздух, и
продолжал тем не менее безупречно играть свою нелегкую роль, – и устыдился
своей молодой безжалостности, промолчал.
