Он замолчал и задумался.
— Конечно, в моем бизнесе я поставляю коллекционерам все, что они хотят, включая честно добытые произведения, и часто действую, как посредник. А иногда, — закончил он, — даже выступаю консультантом, если у клиента слишком много денег и слишком мало вкуса. В таких случаях я обычно устраиваю им покупку вот таких картин.
Он указал на чрезвычайно плохое абстрактное полотно, висевшее над кушеткой.
— Но если вы честно приобрели портрет Маллаки, вы могли бы выставить его на аукцион, — намекнул я.
— Тогда другие заинтересовались бы, почему я не выставляю на аукцион все остальное. Может быть, постоянство — пугало для мелких умишек, но непостоянство имеет тенденцию привлекать внимание полицейских компьютеров.
— Я даже не знаю, стоит ли вообще с вами разговаривать, — сказал я, чувствуя неловкость от того, что покорен его обаянием, и что мои страхи и опасения улетучились. — Вы воплощенная аморальность, распущенность и бесчестье.
— Вы мне льстите, Леонардо, — небрежно заметил он. — Я всего лишь человек, который пользуется подвернувшимся случаем, не более. Если уж на то пошло, вы должны были бы мне посочувствовать — я работаю больше, чем любой Хит за прошедшие пятьсот лет, изо всех сил стараясь восполнить опустошенную семейную казну.
Он замолчал и, как мне показалось, впервые обвел взглядом то, что нас окружало.
— Бог мой, какой ужасный вкус у оформителя! Голые стены были бы лучше этого уродливого металлопокрытия! — он покачал головой. — Держу пари, что в спальне они повесили фривольные гравюры.
— А что вы украли из музея? — спросил я.
— Всего одну работу, — сказал он, пожав плечами. — Подумать только, что полиция так разъярилась из-за одной-единственной вещи!
— Смотря, какая вещь, — сказал я.
— Скульптура Мориты, — ответил он.
— Произведение Мориты! — воскликнул я.
Он кивнул, весьма довольный собой.
— Одно из самых модернистских.
— Но ведь полиция наверняка найдет его, обыскав ваш дом!
— Все зависит от того, какой дом они обыщут, — сказал Хит, совершенно не выказывая озабоченности. — У меня их одиннадцать, все оформлены на разные имена, и только три — на Шарлемане. Вы разрешите, я себе еще налью?
Он встал и пошел к бару.
— Вы действительно не хотите со мной выпить?
— Нет.
— Как хотите, — он снова улыбнулся. — Но я забыл о хороших манерах.
Может быть, заказать для вас какой-нибудь национальный бъйорннский напиток? В обслуживании предусмотрен приличный выбор.
— Спасибо, я не хочу пить.
В этот момент в дверь постучал носильщик.
— Войдите, — громко сказал Хит, и через мгновение дверь открылась.
— Поставьте все это в спальне, — приказал он, направив носильщика в спальню, а когда тот вышел, дал ему чаевые.
— Спасибо, мистер Леонардо, — произнес носильщик. — Желаю приятно провести время в Океане.
— Непременно, — ответил Хит и приказал двери закрыться.
— Но Леонардо — это я! — возмутился я.
— Верно, — согласился Хит. — Но алиби нужно мне.
— Зачем?
— Кто знает? День еще не кончился.
— Вы достойны всяческого порицания.
Он улыбнулся.
— Зато я обаятелен. Папаша Хит всегда утверждал: если нельзя создать состояние, надо создать хотя бы иллюзию такового — а для этого, конечно, требуется обаяние.
— У Малькольма Аберкромби есть состояние, но он, наверное, самый необаятельный человек из тех, кого я знаю, — сказал я.
— Аберкромби? Это тот, которому нужен портрет Черной Леди, если я не ошибаюсь?
— Да.
— Зачем он ему? Ужасное произведение. Мне было почти стыдно предлагать его Тай Чонг, но у моих кредиторов дорогие вкусы, и на этой неделе мне непременно нужно было сделать хоть немного денег.
— Он собирает ее портреты.
— Я не знал, что она позировала другим художникам.
— Она не позировала и для портрета, который вы предлагаете, — сказал я. — Она умерла более шести тысяч лет назад.
— Ерунда, — фыркнул он. — Она была любовницей Маллаки. Насколько мне известно, она и сейчас его любовница.
— Наверно, вы ошибаетесь, — сказал я. — Я видел ее фотографию, тех времен, когда человечество еще не покидало Землю.
Он покачал головой.
— Может быть, вы видели кого-нибудь похожего на нее.
— Я не мог ошибиться. Я видел доказательства.
— А я не думаю, чтобы ошибался Маллаки, — ответил Хит. — В конце концов, он писал с нее.
— Интересно, удастся ли мне поговорить с этим Маллаки, — сказал я.
— Не вижу причин, почему бы нет, — откликнулся Хит. — Конечно, его придется разыскивать. Он живет не на Шарлемане.
— Я был бы очень благодарен.
— Подумаю, что можно сделать, — сказал Хит. — Между прочим, сколько портретов Черной Леди у Аберкромби?
— Двадцать семь.
По лицу Хита скользнуло хищное выражение.
— Среди них есть работы знаменитых художников?
— Зачем вы хотите это знать? — спросил я.
Он обезоруживающе улыбнулся.
— Я просто поддерживаю наш разговор. Хотя может быть, вы предпочитаете сидеть молча до самого вечера?
— Вы признались, что вы — музейный вор, — ответил я. — И я не знаю, могу ли я ответить на ваш вопрос.
— Вы оскорбляете меня в лучших чувствах, Леонардо.
— Очень жаль, если так.
— Я очень ранимый человек.
— Не сомневаюсь, — ответил я.
— И тем не менее не хотите ничего сказать мне о коллекции Аберкромби?
— Прежде чем ответить, мне потребуется этическое наставление от Дома Крстхъонн.
— Крстхъонн? — повторил он. — Раньше вы назвали другое слово.
— Крстхъонн — это мой дом. Ранее я говорил о Доме Илстхни.
— Действительно, — вспомнил он. — Они ювелиры, а вы искусствоведы.
Он помолчал.
— Скажите мне кое-что, Леонардо.
— Если смогу.
— Почему вы так отличаетесь от тех ювелиров? Вы же, в конце концов, одной расы.
— Физически мы так же похожи друг на друга, как и люди, — ответил я.
— Может быть, у вас одно строение, но вы оранжевый с фиолетовым, и у вас по всему телу широкие полосы. Другие бъйорнны были зеленые с черным, с кругами.
— Люди бывают разных цветов, и все-таки все вы — люди. Наш Узор и цвет определяют, в какой Дом из тридцати одного мы войдем, но все мы — бъйорнны.
