— О'кей, — сказал Кобринский. — Теперь я знаю, какой интерес у него. А у вас?
Лицо Хита стало безразличной маской.
— Я просто помогаю Леонардо ее найти.
Кобринский перевел взгляд с Хита на меня и обратно.
— Вы лжете, — сказал он. Потом повернулся ко мне.
— А вы говорите правду — но вы ненормальный.
Он сделал паузу.
— А этот Венциа? Ему что от нее надо?
— Он хочет узнать, что кроется за пределами этой жизни, — ответил я.
— И он думает, она ему скажет?
— Да.
Кобринский нахмурился.
— Они что — выпустили всех сумасшедших в Олигархии и дали им мой адрес?
— Можете нам не верить, — сказал я.
— Спасибо. Я и не верю.
— Все, чего мы просим, — продолжал я — это разрешить нам остаться на Солитере, пока она появится.
— Она не появится, — ответил Кобринский.
— Надеюсь, что вы не ошибаетесь.
— Мне показалось, что вы хотели поговорить с ней.
— Я должен поговорить с ней — ответил я. — Никто не может хотеть встретиться со своим божеством.
— Так она уже божество, а не одинокая женщина, которой нравятся мужчины, пытающие судьбу?
— Я не знаю, — сказал я. — Именно это я должен выяснить. Вы разрешите нам остаться на Солитере?
— Я не даю разрешений, — сказал Кобринский. — Хотите — уезжайте, хотите — оставайтесь.
— Спасибо.
— Не за что, я всегда благоволил к сумасшедшим, — он помедлил. — Когда она появится, по-вашему?
— Не знаю.
— Ну, если после сегодняшней ночи, то лучше ей быть божеством.
— Почему? — спросил Хит.
— Потому что я балуюсь с новым вариантом моей плазменной живописи, — ответил Кобринский. — Сегодня ночью собираюсь испытать. А когда испытаю, вся эта планета останется радиоактивной на ближайшие семьдесят-восемьдесят лет.
— Что вы этим хотите сказать? — спросил я.
— Вы знаете, что происходит при плазменной живописи? — спросил он в ответ.
— Библиотечный компьютер на Дальнем Лондоне дал мне краткую справку.
— Ну вот, это очень интересный процесс, но мне всегда казалось, что он несколько ограничен, — произнес Кобринский. — Сейчас, когда я получил возможность поиграть с необитаемой планетой, я собираюсь применить управляемые взрывы с использованием нестабильных атомов. Для художественной выразительности.
— Вы уже пробовали такое? — спросил Хит.
Кобринский усмехнулся.
— Если бы я пробовал, вы бы получили смертельную дозу радиации, только выйдя из корабля, — он сделал паузу. — Но я прогнал идею через компьютер, и он говорит, что должно получиться.
— А нам не опасно находиться на планете, пока вы занимаетесь вашей плазменной живописью? — поинтересовался Хит.
Кобринский утвердительно кивнул.
— Бункер имеет противорадиационную защиту, — снова пауза. — Если у вас на корабле есть защитные костюмы, было бы неплохо достать их и принести сюда. Для вас-то я могу что-нибудь выкопать, но ума не приложу, что подойдет ему.
И он кивнул на меня.
— Тогда я немедленно принесу их, — сказал Хит и вышел из бункера.
Мы с Кобринским несколько минут сидели молча. Наконец он глубоко вздохнул.
— Хотите верьте, хотите нет, — сказал он. — Но хотелось бы, чтобы вы не были сумасшедшим.
— О?
— Я всю жизнь был одинок.
— Мне казалось, что люди ничего не имеют против одиночества, — ответил я.
— Не верьте, Леонардо, — ответил он.
— В таком случае, можно мне задать вам личный вопрос?
— А какие же вопросы, по-вашему, вы тут задавали?
— Прошу прощения, если я обидел вас.
— Я не обижен, я смущен, — сказал Кобринский. — И поскольку смущают меня собственные ответы, то кроме себя, винить некого. Валяйте, спрашивайте.
— Если вам не нравится быть одному, почему большую часть сознательной жизни вы посвятили профессиям одиночки?
Он надолго задумался.
— Будь я проклят, если знаю, почему, — и замолчал снова.
Минуту спустя вернулся Хит с двумя защитными костюмами.
— Снаружи становится кошмарно жарко. Наверное, градусов под 120.
— Учтите, это сухой жар, — заметил Кобринский. — Влажности практически нет.
— Мокрый или сухой, а жареное мясо — это жареное мясо, — ответил Хит.
Кобринский хмыкнул.
— Были бы вы со мной на охоте за рогатодемонами на Ансарде V. Тогда бы вы оценили сухую жару.
— С удовольствием поверю вам на слово, — сказал Хит, вытащив платок и вытирая пот с лица.
— Что вы собираетесь изобразить сегодня? — спросил я.
— Еще не решил, — ответил Кобринский. — У меня есть полдюжины предварительных разработок.
— Предварительных разработок? — удивился я.
Он улыбнулся.
— Вы, наверное, никогда не видели плазменную живопись?
— Нет, не видел.
— Она проецируется на небо, примерно на две мили над землей, — объяснил он. — На безоблачной планете вроде Солитера можно поднять изображение до пяти миль, и заполнить все небо от горизонта до горизонта.
Он сделал паузу.
— На небесном полотне таких размеров деталь за деталью не прорисуешь. Эскиз создается вот на этом компьютере, — он показал на один из них.
— А потом, когда вы удовлетворены результатом, вон тот, — и он показал на другой, — анализирует изображение и определяет, как лучше всего облучить атмосферу, чтобы создать нужный эффект. Остальные машины выполняют его команды.
— Какие цвета можно получить? — спросил Хит.
— Все, от ультрафиолетового до инфракрасного, — ответил Кобринский.
— Цвета прозрачные, заметьте — иначе сожжете планету дочерна. Кроме того, мне нравится, когда сквозь мое творение просвечивают звезды.
— Сколько это длится? — спросил Хит.
— Картина обретает нужный вид примерно за минуту, а в следующие девяносто секунд постепенно рассеивается. Изображение сохраняется законченным и целым примерно секунд тридцать.
— Простите мое замечание, — сказал Хит, — но мне кажется, что ради полуминутного эффекта вы идете на слишком большие затраты и трудности.
— Сложностей и затрат не больше, чем в вашем поиске призрака, — ответил Кобринский. — А те полминуты, пока длится эффект, я радуюсь, что создал нечто великолепное, чего до меня никто не делал.
