— Разумеется, не затруднит. За этим ты и пришел. — Она подвела нас к саванне, вызвала летающую платформу, которая и доставила стрелорога.
— Прекрасный экземпляр, не так ли?
Необычное существо, которому природа даровала уникальное средство защиты против хищников. При приближении последнего стрелорог наклонял голову, и его острые, отравленные рога отстреливались и с невероятной силой и точностью попадали в цель на расстояния до сорока футов. Я прочитал энциклопедическую справку о стрелорогах и теперь знал, что стрелы отрастали за шесть недель. Но на следующий день после «выстрела» появлялась пара псевдострел, которые выглядели как настоящие, тем самым отпугивая хищников, которые могли бы напасть на стрелорога, видя, что животное беззащитно.
Псевдострелы усыхали и отпадали, когда отрастали настоящие.
— Есть на что посмотреть. Кто его убил?
— Охотник по фамилии Демосфен. Я покачал головой.
— Никогда о нем не слышал.
— Он еще новичок.
— Он представил показания судьи?
— Нет. Он стрелял по контракту с музеем.
— Значит, музей направил с ним судью?
— Нет.
— Но ты же понимаешь, что музею не удастся оспорить мое решение, если вас не будет представлять судья?
— Нам требовался стрелорог. Если мы получили рекордиста, а я думаю, так оно и есть, тем лучше.
Пока Пруденс показывала Хильде остальную часть экспозиции и отдавала распоряжения касательно желто-лиловой пташки, я занимался замерами, чтобы убедиться, что Пруденс ничего не напутала. Наконец я проверил все, что хотел, и на карманном компьютере сравнил полученные результаты с текущим изданием «Брэкстона».
— Высота до холки девять дюймов четыре фута. Сто восемнадцатое место.
— Отлично! — Пруденс просияла. — Мы попали в книгу рекордов! — Она помолчала. — Как насчет рогов?
— Сто пятьдесят пятое место по длине, сто восемьдесят третье — по размаху, — ответил я. — Вашему охотнику следовало подождать еще пару недель.
— Сто восемьдесят третье по размаху, — несколько удивленно повторила Пруденс. — Я думала, он поднимется повыше. И сколько ты намерил?
— Шестьдесят семь и две десятых дюйма.
— А я — шестьдесят восемь и одну десятую.
— Ты, наверное, измеряла размах по остриям, — пояснил я. — И не обратила внимания, что правый рог чуть отклоняется в сторону.
Она посмотрела на правый рог, кивнула. Я помолчал, потом продолжил:
— Длина от кончика носа до кончика хвоста тринадцать футов и три дюйма. Этого недостаточно. — Я повернулся к Пруденс. — Ваш стрелорог попадает в три категории из четырех.
— Что ж, не так уж и плохо, учитывая, что за последние сорок лет их активно отстреливают.
— Должен добавить, у вас отличные таксидермисты.
— Спасибо тебе. Я помялся:
— Позволь задать тебе один вопрос.
— Насчет стрелорогов?
— Нет.
Она улыбнулась.
— Тогда — насчет слонов?
— С чего ты так решила?
— Хильда рассказала мне о твоей последней навязчивой идее.
— О моем последнем задании, — поправил я ее. — Я уверен, что Мандака побывал у тебя.
— Да, — кивнула Пруденс. — Но я не смогла ему помочь.
— Какое он произвел на тебя впечатление? Она нахмурилась:
— Даже не знаю. Вроде бы очень вежливый, но что-то в нем мрачное, таинственное.
— Согласен с тобой.
Пруденс задумалась, вспоминая встречу с Мандакой. Наконец посмотрела на меня.
— Задавай свой вопрос.
— Он очень простой. Ты знаешь, за чем я охочусь. Они по-прежнему выглядят как бивни?
— Что-то я вас не поняла, — вмешалась Хильда. — Вроде бы мы решили, что ты ищешь пару слоновьих бивней.
— Бивни — это слоновая кость, а слоновая кость могла использоваться для разных целей, — пояснил я. — Мы знаем, что в четыре тысячи четырехсотом году Галактической эры они оставались целыми и невредимыми, но потом их могли разрезать на куски.
— Я в этом сомневаюсь, — покачала головой Пруденс. — Они наверняка прошли обработку, обеспечивающую их сохранение, возможно, не один раз. Слоновая кость со временем теряет влагу и становится хрупкой. — Она помолчала. — Владелец бивней… тот, кому они принадлежали в четыре тысячи четырехсотом году, имел представление об их стоимости?
— Сколько они тогда стоили? Мне это неизвестно. Но он знал, что стоят они немало, потому что застраховал их.
Она улыбнулась.
— Ты сам и ответил на свой вопрос. Ни одна страховая компания не выдала бы полис на необработанные слоновьи бивни. А молекулярная стабилизация слоновой кости используется с три тысячи сотого года Галактической эры.
— То есть они так и остались бивнями? — уточнила Хильда.
— Если слоновую кость стабилизировали, ни один режущий инструмент не оставит на ней следа, — ответила Пруденс.
— Ты очень облегчила мне жизнь, — улыбнулся я.
— Могу я еще чем-нибудь тебе помочь? — спросила Пруденс.
— Нет, если только не объяснишь, с какой стати современному, хорошо обеспеченному человеку сходить с ума из-за животного, которое умерло более семи тысяч лет тому назад.
— Хороший вопрос.
— У меня есть и другие. Почему именно Слон Килиманджаро? Откуда Мандака знает, что бивни все еще существуют? Мне об этом ничего не известно, а компьютер работал на меня всю ночь.
— Тут вроде бы только что сказали, что эти бивни не возьмет ни один режущий инструмент, — подала голос Хильда.
— Да, вырезать на них что-либо или разрезать их невозможно, но сие не означает, что бивни нельзя уничтожить. Отчего он абсолютно уверен, что они целы и невредимы? И тут уж поневоле приходится возвращаться к первому и главному вопросу что заставляет человека, живущего в шестьдесят четвертом веке Галактической эры, вспоминать о животном, которое умерло за тысячу лет до начала самой Галактической эры?
— Я-то думала, что главный вопрос — где бивни? — заметила Хильда.
— Это не проблема, — отмахнулся я. — Через несколько дней бивни я найду. Надо только понять, где искать, а уж дальше компьютер разберется.
— Он ищет объект, пропавший более трех тысяч лет назад, который могло занести в любой уголок галактики, и говорит, что это не проблема. — Пруденс в изумлении покачала головой.
— Ты общалась с ним. И твои впечатления ничуть не отличаются от моих: чтобы добраться до бивней, он ни перед чем не остановится По-моему, такой человек не может не разбудить любопытства.
