— Мы, несомненно, продвинулись в своем развитии, — вставил я.
— Я не об этом. Появилось ли что-то более важное, чем ощущения тепла, сытости, безопасности? Поэтому куда легче сделать это здесь… — Он обвел рукой гору, небо, усеянное звездами. — ..В колыбели человечества, у этого костра.
— Должно быть, иначе мы бы сюда не пришли.
— А почему мы здесь?
— Чтобы совершить невозможное.
— Невозможное совершил Бутамо, раб, семь тысяч лет тому назад.
Я обдумал его слова.
— Сегодня перед вами стоит задача потруднее.
— Все это я мог проделать, не уходя к звездам.
— Иначе вы не нашли бы бивни, — напомнил я.
— Тогда, наверное. Господь хотел, чтобы я побывал на звездах и понял, что нет ничего важнее этой ночи здесь, на Килиманджаро.
— И смерти.
— И смерти, — согласился он. Я задумчиво смотрел на огонь. Никогда раньше я не сидел у костра и пришел к выводу, что мне это нравится.
— Как вы думаете, что ждет вас впереди? — наконец спросил я.
— После смерти?
— Да.
Он пожал плечами:
— Пока мне это знать не дано.
— Небытие?
— Возможно.
— Может, небытие — это все, что нашли остальные масаи.
— А может, это все, что они искали.
— Если не небытие, тогда что? Он ответил не сразу.
— Может, я окажусь во времени, предшествующем смерти слона, живущим в гармонии с природой.
— По мне это далеко не рай.
— Неужели? Оглянитесь вокруг, мистер Роджас. Мы покоряем один мир и находим тысячу других. Мы устанавливаем дружеские отношения с одной цивилизацией и уничтожаем тысячу других. Мы излечиваем одну болезнь и сталкиваемся с тысячью новых. На каждое наше достижение возникает тысяча неразрешимых проблем. Может, райский сад не начало пути, а конечная точка?
— По вашему тону ясно, что вы готовы к смерти. — Я придвинулся к костру, спасаясь от холода.
— Умирают все. А я умру не напрасно.
— Вы на это надеетесь.
— Я знаю.
— Но если Сендейо ошибся…
— Моя смерть все равно будет что-то да значить. — Он улыбнулся. — Похоже, вы хотите меня отговорить. Вас мое намерение задело за живое, а я подозреваю, что раньше с вами такого не случалось.
— Это правда, — с неохотой признал я. — Но стоит ли ради этого умирать?
— Не знаю, — ответил Мандака. — Надеюсь, что да.
— Я бы предпочел остаться безразличным.
— Я бы предпочел, чтобы кто-то из масаи, живущих до меня, сделал то, что предстоит мне сегодня. Так что наши благие пожелания не будут реализованы.
— Это несправедливо.
— В жизни далеко не всегда находится место справедливости.
— Я нашел бивни. Выполнил свою работу. На том следовало поставить точку.
— Вы не из тех, кто останавливается на полпути. Для вас точка будет поставлена лишь по написании последней главы истории бивней.
Я помолчал, обдумывая его слова.
— Все равно мне это не по душе.
— Всю профессиональную жизнь вы имели дело с параметрами мертвых животных. Через несколько часов я присоединюсь к ним, а вы сможете вернуться в бесстрастный мир исследователя. А пока предлагаю вам подумать о Слоне Килиманджаро.
— Он мертв почти восемь тысяч лет. Чего о нем думать?
— Если души масаи затерялись между этой жизнью и следующей, как провел эти годы он? Проспал ли их вечным сном или, наоборот, душа его не знала покоя, требуя вернуть ту ее часть, что вы разыскали на просторах галактики? Подумайте об этом, мистер Роджас. Если мое деяние не освободит от заклятия мой народ, возможно, ваше упокоит наконец величайшее из животных.
— Хотелось бы в это верить.
— Но вы не верите? Я покачал головой.
— Мне очень жаль вас, мистер Роджас, — вздохнул Мандака. — Это беда — верить лишь в то, что можно увидеть, замерить, пощупать руками.
— А мне очень жаль вас, — искренне ответил я — Не верить в это — тоже беда.
Он вгляделся в далекую равнину.
— Что вы там высматриваете? — спросил я.
— Прошлое, — последовал ответ. — Настоящее. Может, даже будущее.
— Ваше будущее? — удивился я. Он усмехнулся:
— Мое будущее определилось семь тысяч лет тому назад и через час оборвется. Видите? — Он указал на небо. — Взошла полная луна, чтобы призвать меня до того, как хлынет дождь.
— Что-то я не вижу облаков. — Я посмотрел на звездное небо.
— Будет дождь, — уверенно заявил он и направился к гравитационным тележкам. — Пора начинать.
Он вывел тележки на обрыв, выходящий к равнине, в сорока футах от костра, осторожно положил бивни на землю, приказал тележкам вернуться на прежнее место.
— Обряд я совершу здесь, глядя на земли моих предков, где ветви не заслоняют меня от взгляда Бога.
— Вроде бы Сендейо говорил, что масаи должны построить для бивней алтарь.
— Бивни на священной горе, которую даровал нам Бог, — ответил Мандака. — Они лежат на Его траве и растениях. Его ветках и корешках. Какой алтарь, сработанный человеком, сравнится с этим?
Он достал из тюка сплетенную из травы сеть, длиной десять футов, шириной — четыре.
— Эта сеть, — он расстелил ее между бивнями, — сплетена из трав, растущих на планетах, где побывали бивни.
Покончив с сетью, он собрал хворост и с десяток сухих стволов, положил все на сеть.
— Когда я умру, завалите мое тело хворостом и сухими стволами и зажгите костер.
— Если вы этого хотите.
— Хочу. А потом не забудьте разбросать мои кости и развеять пепел.
— Не забуду.
— Я понимаю, вам это будет противно, но помните, что я уже ничего не почувствую.
— Я все сделаю.
— Я знаю. — Мандака посмотрел на небо. — Еще пять минут.
И пока я протягивал руки к костру, чтобы отогнать холод, он медленно разделся и, обнаженный, выпрямился во весь роит под лунным светом, пробивающимся сквозь листву. Потом наклонился над гравитационной тележкой, достал из тюка головной убор из гривы льва. За головным убором последовало ожерелье из когтей льва, еще несколько минут он разрисовывал лицо.
И наконец вытащил длинный нож.
— Он принадлежал брату Сендейо, Ленане, верховному вождю всех масаи.
— Нож впечатляет, — без особого энтузиазма ответил я.
