— Заблуждаешься, — возразил Мэллори. Демон издал #.`b —.% рычание, и струящийся из его ноздрей дым приобрел ярко-синий оттенок.
— А кто ж тут еще?
— Я.
— Ты?! Мэллори кивнул:
— Этот камень — мой пропуск домой.
— Я проверял мембрану. Она останется проницаемой еще часа два-три. Мы можем завершить нашу маленькую сделку, и все равно у тебя будет довольно времени, чтобы вернуться домой, когда отдашь мне рубин.
— Я вовсе не уверен, что собираюсь отдавать его тебе.
— Что?! — зарычал демон, и глаза его засветились еще ярче.
— Ты же Гранди, — растолковал Мэллори. — Ты убиваешь живое. Сеешь моровые поветрия. Убиваешь единорогов ради этих треклятых камней. Ты даже мой Манхэттен сделал опасным. С какой же стати я должен наделять тебя дополнительным могуществом?
— Дурак! — взвился Гранди, подскочив с места. — Ты даже не приблизился к пониманию! — Демон уставился на Мэллори прищуренными глазами, обратившимися в узенькие щелочки. — Неужели ты думаешь, что я хотел убить Лютика?!
— Ну, чертовски очевидно, что уговорить Гиллеспи вернуть единорога ты и не пытался.
— Гиллеспи не должен был убивать единорога! — огрызнулся Гранди. — Он только должен был доставить животное мне!
— А ты, конечно, тут же вернул бы его гильдии Мюргенштюрма, — саркастически произнес Мэллори.
— Ни за что! — взревел демон. — Я бы оставил животное себе, и со временем, когда единорог скончался бы от старости, я присвоил бы рубин, ибо таково мое право. Но я не хотел преждевременной смерти Лютика! Закрытие мембраны невероятно усложняет мою работу!
— Твоя работа состоит в совершении ужасных дел. Какого же дьявола смерть единорога может ее осложнить? Гранди яростно затряс головой:
— Дурак! Моя работа состоит в том, чтобы служить точкой опоры, противовесом худшим тенденциям мира.
— Что ты городишь? — уставился на него детектив.
— Я толкую о том, зачем мне надобен рубин!
— А что это за чушь насчет точки опоры и противовеса?
— Мой долг — служить противовесом худшим тенденциям мира. В этом Манхэттене, где правит анархия и причина не всегда влечет следствие, я воплощаю силу порядка.
— И водворяешь порядок убийствами и грабежами? — недоверчиво поинтересовался Мэллори.
— Я демон. Моя природа ограничивает способы, каковыми я могу функционировать. Я должен калечить, убивать и грабить! Для этого-то я и рожден на свет!
— Такого слабого оправдания злых деяний мне слыхать еще не доводилось.
— Неужели ты не понимаешь?! Это общество лишено руководящего стержня! Оно остро нуждается в общем враге, gb.!k обрести цель и смысл. — Гранди выдержал паузу. — И этот враг — я.
— И сей благородный демон против собственной воли взваливает на себя столь обременительную ношу, не правда ли? — с сарказмом заметил Мэллори.
— Я могу взваливать ее на себя, потому что я демон! — громовым голосом провозгласил Гранди. — Я питаюсь смертью, я упиваюсь горем и несправедливостью! — Его лик зажегся нечестивым экстазом. — Сотворение страданий пронизано изысканной математической точностью, состояние безнадежности — геометрической красотой, сеяние ужаса — неистовым первобытным восторгом! Тебе ни за что не справиться с моей функцией в этой вселенной, как мне — не справиться с твоей.
— Итак, ты стал общим врагом. А как насчет прочих потенциальных врагов общества?
— Потому-то я и хотел, чтобы Лютик жил! По самой своей природе я не в состоянии переродить нарушителей закона, но и допустить появления конкурентов тоже не могу; но зато я могу водворить порядок в этот мир, позволив своим потенциальным соперникам совершать свои злодеяния в вашем Манхэттене.
— За что мой Манхэттен искренне тебя благодарит, — холодно бросил Мэллори.
— Твоему Манхэттену в самом деле следовало бы поблагодарить меня. Ваше чрезмерно упорядоченное общество нуждается в нарушителях закона, точь-в-точь как это общество нуждается в цели и смысле. — Гранди воззрился на детектива. — Ты хоть смутно постигаешь, о чем я тебе рассказываю?
— Стараюсь. Просто ради любопытства: а как насчет двух других миров?
— Каких это двух других?
— Миров, доступ в которые открывают вот эти два рубина, — указал Мэллори на ожерелье демона.
— Я был весьма юн, когда приобрел свой первый рубин. Мое могущество было незрелым, еще не сформировавшимся, и я пока не умел им владеть.
— Ты уничтожил целый мир?
— Благодаря этому опыту я обрел обширные познания.
— Ну, я рад, что хоть кто-то хоть что-то обрел. А второй?
— То был рациональный мир, посвященный всему, что есть лучшего в человеке, — поведал Гранди. — Когда я получил рубин, он близился к состоянию утопии.
— А теперь?
— Я наводнил его хаосом, я посеял в душах ненависть, фанатизм и зависть, я уничтожил их памятники Рассудку и заставил их вознести языческие статуи, изображающие меня.
— Ради их же блага? — сухо уточнил Мэллори.
— Определенно. Невозможно оценить утопию по достоинству, не познав дистопии, как не оценит Добра тот, кто не познал Зла.
— Ты все талдычишь о равновесии, о добре и зле и о цели собственного существования, но я слышу лишь о том, как ты уничтожаешь все, к чему ни прикоснешься.
— Гуманисты будут твердить тебе, что Добро и Зло — /.-ob(o относительные, что Вселенная лишена абсолютов. — Гранди презрительно рыкнул. — Гуманисты — дурачье! Существует абсолютное Добро и абсолютное Зло. Вселенная нуждается не в одном, но в обоих. Я представляю одно, и мое дело — противостоять другому.
— А кто представляет Добро? — поинтересовался Мэллори.
— Как я не могу находиться во всех временах и местах одновременно, так и противодействующая мне сторона. В одних вселенных он Иисус, в других — Магомет, в третьих — не более как абстрактный идеал, концепция, запечатленная в мысли или слове.
— И ты пытаешься убить Добро? Гранди покачал головой.
— Если я убью своего Противника — или он убьет меня, — Вселенная утратит равновесие. Может, я и пытаюсь подавить его, как он пытается подавить меня, но победить не дано ни одному из нас. Я убиваю мужчину, он сотворяет дитя; он взращивает цветок, а мое дыхание губит его; я порабощаю племена, а он манит их видением свободы; он возводит монумент, а я подтачиваю фундамент.
— Если ты добился равновесия, зачем же тебе еще рубин?
— Чтобы поддержать равновесие еще в одном мире, — изрек Гранди. — В твоем.
— Если под равновесием ты понимаешь убийства, грабежи и войны, то мой мир уже хлебнул столько равновесия, что девать некуда, — бесстрастно возразил Мэллори.
