– Пронесло… – вздохнула Инга.
– Тебя тоже? – усмехнулся Смолин. – Да ладно,
все просто замечательно. Я, конечно, не зоотехник, но сдается мне, что коровы
от деревни уходят отнюдь не на многие километры. Значит Зыбуново не так уж
далеко, логично? Отсюда плавно проистекает, что наши странствия близятся к концу… –
он наклонился и подхватил сумку: – Поднажали? Земля на горизонте!
Тайга редела, уже не напоминая дикую чащобу. Потянулся
березняк, лишь кое-где перемежавшийся елями и кустарником. Старая дорога
становилась все чище, все различимее.
Потом они увидели здание, стоявшее в чистом поле, –
кирпичное, зиявшее пустыми глазницами окон, увенчанное какой-то странной
надстройкой. Вид у него был непонятный, на жилье дом, пусть и давно пришедший в
запустение, как-то не походил.
– Надо же! – с досадой сказал Смолин. – Следовало
раньше догадаться… Это ж церковь. Только купол сбит почти начисто…
– Да, похоже…
– Значит, Зыбуново – никакая не деревня, а село… –
сделал вид Смолин.
– А это не одно и то же?
– Вот то-то и оно, – ответил Смолин со знанием
дела. – В старые времена были четкие критерии, это мы сейчас путаем… Село
– это если в нем есть церковь. А если церкви нет – тогда деревня… Очень просто
запомнить.
– А почему она не в деревне… тьфу, черт, не в селе? А
стоит вот так, на семи ветрах?
– Скукожилось село, надо полагать, – сказал
Смолин. – Раньше было большое, а потом скукожилось. Церковь-то кирпичная,
а кирпич при царях клали на века. Ну, а от избушек и следа не осталось. Я
подобное видел в других местах. Стоит церквушка вот так же, в чистом поле,
жутковато даже… Ну что, мы, кажется, совсем близко от того, что в здешних
условиях можно с полным на то правом считать цивилизацией…
– Чайку бы… И поужинать как следует.
– Не за горами, – сказал Смолин ободряюще. –
Как ни бедно тут живут, хоть что-нибудь да найдется. Мы и заплатить
можем… – он искренне расхохотался. – Благо денег у нас с собой
столько, что в сознании аборигенов такие суммы и не укладываются… – и стал
серьезным: – Вот только светить их не следует, кто их знает, этих затворников,
давным-давно утративших пресловутую духовность… Вот что, если начнутся
расспросы, – а они обязательно начнутся – помалкивай да поддакивай. А я уж
сам попытаюсь на скорую руку придумать что-нибудь более-менее убедительное…
Смекнула?
– Ага, – сказала Инга, поспешая за ним (Смолин,
обрадованный несомненной близостью деревни, ускорил шаг). – Ты –
профессор-энтомолог, а я – твоя ассистентка. Заблудились в тайге смешные
городские интеллигенты…
– Примерно так, – одобрительно кивнул
Смолин. – Нужно выглядеть смешными и нелепыми горожанами, тогда и вопросов
будет меньше, и приглядываться к нам особенно не станут… Мимикрия, учено
выражаясь…
– Вообще-то у меня журналистское удостоверение с собой…
– Вот и заныкай его подальше, – сказал
Смолин. – В райцентре это смотрелось бы убедительно и снимало все вопросы,
а в этой глуши, ручаться можно, журналист – нечто вроде марсианина. Краем уха о
них слышали, но никто не видел. Ну с какой стати здесь вдруг объявляться
журналистке? Моментально насторожатся добрые пейзане, начнут выискивать скрытый
смысл, двойное дно, подтекст и подвох… К геологам они тут привыкли, к
археологам, к охотникам…
Они остановились на опушке хилого березняка. Перед ними
заросший невысокой жесткой травой склон полого опускался в долину, окруженную
островками где елей, где берез. И там, внизу, в долине располагалась
долгожданная деревня – десятка три домов, две параллельных улицы и третья,
загибавшаяся от них под прямым углом, гораздо короче остальных.
Они стояли и смотрели. Так и не удалось разглядеть ни
единого человека, никакого шевеления. Совершеннейшая тишина, так что казалось
даже, будто они оглохли в одночасье…
– Спят они, что ли? – недоуменно спросила
Инга. – Ни единой живой души…
– А чего им по улице болтаться, собственно? –
пожал плечами Смолин. – Дело к вечеру, ужинать пора… правда, что-то ни
одна труба не дымит… Тс!
Он поднял палец, и они старательно прислушались.
Далеко-далеко, кажется, в самом конце деревни побрехивала собака – лениво,
равнодушно, без малейшего служебного рвения.
Слева забрякало ботало – это к деревне приближалась корова.
Целеустремленной рысцой, она прошла в стороне от них.
Без малейшей симпатии проводив взглядом рогатую животину,
Смолин сказал:
– Слышал я что-то про вечернюю дойку… Надо полагать, на
нее и спешит. Или просто жрать хочет. Пошли. Остров, точно, обитаемый…
Надел очки, водрузил на голову берет, отряхнул костюм,
насколько удалось, от еловых иголок и неизвестно где прилипшей смолы. Теперь
только почувствовал нешуточную усталость с непривычки к подобным расстояниям,
каких лет двадцать не приходилось хаживать. Рубаха была сырой, наган стал
чертовски тяжелым и поколачивал по ребрам, сумка вообще казалась неподъемной,
хоть и не было в ней особенных тяжестей. Но вид деревни придавал бодрости – и
Смолин добросовестно постарался усмотреть в идиллическом пейзаже романтичные
черты: корни, так сказать, истоки, глубинная Святая Русь. И ваучерами тут,
поди, печку растопили, и рэкета тут не бывало отроду, и слыхом не слыхивали о
тех, кто в столицах считаются звездами…
Корова – сразу видно, по давней привычке – свернула к первой
избе, где одна половинка ворот была открыта, такое впечатление, уж несколько
лет или по крайней мере с нынешней весны – о чем свидетельствовала вольно
произраставшая высокая трава, нисколечко не нарушенная. Они ускорили шаг.
Корова, с той же сноровкой пройдя в ворота, направилась к уродливому
бревенчатому домику, который, надо полагать, и был хлевом. Смолин не настолько
много видывал в жизни хлевов, чтобы сравнивать. По правде говоря, он забыл, когда
их и видел. Но раз туда прочапала корова, то это, надо полагать, и есть хлев,
исконный, посконный, кондовый…
Слышно было, как корова шумно умащивается в хлеву. Смолин не
колебался долго – в их положении не до деликатности… Он лишь огляделся в
поисках возможной собаки. Конуры в поле зрения не имелось, к тому же любая
нормальная собака при виде посторонних непременно потявкала бы, обозначив
присутствие…
Все же приличия ради он остановился у открытой воротины,
громко постучал по ней кулаком и крикнул:
– Есть кто дома? Хозяева!
И тут же услышал, как внутри дома что-то со стуком упало –
такой звук мог происходить только от присутствия внутри человека.
– Люди добрые, есть кто дома? – воззвал Смолин еще
громче.
Ветхое потемневшее крылечко, прохудившийся навес над ним.
Повсюду печать запустения, красиво говоря. Это было ясно даже человеку, деревню
посещавшему раз в сто лет. Там покосилось, там обветшало и не чинится, там едва
ли не рассыпается от старости. Хозяева на справных, домовитых что-то не похожи…
