Дверь приоткрылась с тягучим скрипом, скрежетнули
поржавевшие петли – и в образовавшуюся щель шириной с локоть не человек
показался, а высунулись самые настоящие вилы – здоровенные, в четыре ржавых
зубца. Вилы сделали пару выпадов, словно невидимка, который их держал,
рассчитывал всерьез пропороть кому-то брюхо или что удастся.
– Хозяева! – вскричал Смолин простецким,
дружелюбным, веселым голосом. – Что за шутки шутите? Гость – он от Бога!
Мы люди мирные, городские, заблудились немного…
Вилы грозно закачались в проеме, протыкая воздух. Вслед за
тем послышался женский вопль:
– Изыдите, энкаведешники чертовы! Что вам спокойно не
лежится, иродам? Нету у меня золота, нету!
Смолин, разинувший было рот, осекся в некоторой даже
растерянности – получалось какое-то дурное совпадение, чистый сюрреализм.
– Бабуля! – крикнул он, все же быстро опомнившись
от удивления. – Какое там НКВД, его уж сто лет в обед как отменили! Говорю
тебе, мы люди мирные, заблудились!
– К лешевой матери поди, выблядок! Нету у меня золота!
Голос этот, полное впечатление, принадлежал старушонке – и
не улыбчивой бабуле из старых советских фильмов, а созданию склочному,
обозленному на весь белый свет. Такая и в самом деле может вилами…
Смолин сделал шаг вперед:
– Бабуль…
И тут же отпрыгнул под прикрытие сколоченной из толстых
досок воротины – дверь распахнулась чуть пошире (так что показалась фигура в
чем-то бесформенном до пят, то ли в капюшоне, то ли в платке) и вилы, брошенные
отнюдь не со старушечьей силой, полетели прямо в Смолина. Не долетели, конечно,
воткнулись в землю ржавыми зубьями метрах в трех от него, покачались и упали.
Смолин, матерясь про себя, покрутил головой: будь он поближе, мог и получить в
грудь все четыре острия…
– Бабка! – закричал он уже без дружелюбия и без
дипломатии. – Ты что, умом тронулась? Говорят тебе, городские мы,
заблудились!
– Пошел отсюда, энкаведешник чертов! – заорала
бабка, прикрыв дверь так, что оставалась лишь узенькая щель. – С топором
сейчас выйду, тварюга! Нету золота, нету!
Бесполезно было искать консенсус да и просто вести
дальнейшие переговоры. Выйдя за ворота, Смолин сказал уныло:
– Пошли дальше. Бабулька, ясен пень, совсем тронулась.
Еще в самом деле с колуном выскочит… Поищем кого-нибудь вменяемого, должны же
тут такие быть…
– Энкаведешники… – задумчиво протянула
Инга. – И золото… Ничего себе совпаденьице, а?
– А может, это и не совпадение вовсе, – сказал
Смолин. – И бабулька тут жила еще вте времена. Чекисты наверняка про
золотишко расспрашивали сурово и долго, вот у старушки, когда она с катушек
слетела, это и всплыло…
– Вася…
– А?
Инга сказала каким-то странным, испуганным голосом:
– Ничего не замечаешь вокруг?
– А что я должен… Ешкин кот!
Теперь и до него дошло.
Ближайшие дома по обе стороны улицы выглядели откровенно
необитаемыми. У шизанутой бабки, по крайней мере, были стекла в окнах – а в
остальных домах нет не только стекол, но и рам, заборы там и сям повалились,
иные частично, иные целиком, крыши зияют дырами, дворы заросли травой, даже
близко подходить не надо, отсюда видно, что дома брошены давным-давно, никто
там не живет.
Они брели по улице – и убеждались, что все до единого дома,
куда ни глянь, такие же заброшенные, необитаемые, неизвестно сколько лет
простоявшие без хозяев и, как в таких случаях бывает, разрушавшиеся очень быстро…
Дошли до перекрестка. Не нужно было сворачивать в ту улицу –
сразу видно, что там обстоит в точности так же. Деревня была мертвая. Если не
считать рехнувшейся бабки. Рехнешься тут, обитая в полном одиночестве…
– Морду б набить тому, что этот атлас рисовал, –
сказал Смолин сквозь зубы. – Перерисовали тупо со старых карт, не
озаботившись уточнить, что деревни, строго говоря, уже и нету… В советские
времена, по крайней мере, отмечали на картах «нежил.», я помню… – он
остановился, повернулся к Инге: – Ну что ты, зайка? Чего насупилась? В конце-то
концов, ничего страшного и не произошло. Зато знаем теперь, что карта, хоть и
не уточняет насчет жилого и нежилого, нисколечко не врет насчет географии. До
большой дороги – десяток километров. Она-то никуда не делась, как и Куруман… В
два счета доберемся…
– Темнеет уже… – тоскливо сказала Инга.
– Я ж не говорю, что мы прямо сейчас пойдем
дальше, – мягко сказал Смолин. – Переночуем здесь, а утречком
тронемся. Домов сколько угодно, выбирай любой. Комфорта никакого, ну да одну
ночь перебедуем без постели и жратвы, не декабрь, как-никак. Жизнь не
кончается…
– Да я понимаю, – грустно сказала Инга, озираясь
вяло и тоскливо. – Просто я так надеялась, что здесь приютят и поесть
дадут, шла и представляла…
– Стоп! – Смолин почти крикнул: – Собака!
– Где?
– Когда мы стояли наверху, в деревне определенно лаяла
собака, – сказал он, повеселев. – У бабки я никакой собаки что-то не
заметил.
Он сунул два пальца в рот и свистнул, как Соловей-Разбойник.
Склонив голову к плечу, прислушивался, жестом велев Инге помалкивать. Почти
сразу же не так уж и далеко раздался в ответ собачий лай – уже не ленивый,
какой они слышали возле деревни, а бдительный, сердитый. Судя по звукам, собака
пребывала на одном месте…
– Пошли! – сказал Смолин. – С чего мы взяли,
что бабка тут – единственный житель? Идем!
Инга двинулась за ним без колебаний, с некоторой надеждой на
лице. Смолин, в отличие от нее, не особенно радовался. Ему тем временем пришло
в голову, что в этакой деревне, помимо глубоко чокнутой бабки, могут
обосноваться еще более неприятные и опасные индивидуумы. Классических беглых
уголовничков, забившихся в глушь, опасаться не следует: в последнее время
побегов с окрестных зон не было, иначе и в Предивинске, и на дорогах не
протолкнуться было бы от вертухаев. Но все равно, здесь вполне может окопаться
кодла каких-нибудь бродяг, законченных хануриков, давным-давно подрастерявших и
понятия, и просто все человеческое. В наши-то веселые времена всего можно
ждать. Самое грустное: с ним и с Ингой в подобном месте можно учинить что
угодно, закон – тайга, прокурор – медведь. И никто никогда ничего не узнает.
Так что ухо следует держать востро..
Смолин мимоходом провел рукой по карману, проверяя, на месте
ли перочинный нож – единственное настоящее оружие, каким он располагал. Не все
же могут оказаться настолько простодушны и дремучи, чтобы принять пугач за
полноценный наган…
– Ой, вот она! – сказала Инга.
Смолин тоже остановился. Откуда-то из-за крайнего дома
выскочила и целеустремленно рысила в их сторону крупная белая собака наподобие
лайки. Не добежав метров пятнадцать, она остановилась, села и, вывалив язык,
принялась разглядывать пришельцев с несомненным любопытством. Он, точнее –
сразу видно было, что это кобель.
