Вообще-то это повадка хорошего вертухая, мимолетно подумал
Смолин. И тут же отмел эту мысль как неподходящую. Кого-кого а уж вертухая-то
он определил бы подкоркой, спинным мозгом, хотя давненько не сталкивался с
таковыми…
Человеку, благополучно прожившему свою жизнь без всяких
пересечений с колючкой, это может показаться диким, странным, невероятным – но,
знаете ли, в двух ходках на зону в нескольких годах тамошнего пребывания есть и
положительные стороны. Человек, если он не гнилуха какая-нибудь, с зоны выносит
и кое-какие полезные навыки, помогающие и на воле жить. Во-первых, привыкаешь к
тому, что именуется «фильтровать базар» – то есть взвешивать каждое слово, не
дергаться, спокойно разруливать критические ситуации, не швыряться сгоряча
оскорбительными словечками, зная, что расплата может последовать моментально.
Во-вторых, появляется определенное умение сходу разбираться в людях, просвечивать
встречного-поперечного, нового знакомого и прикидывать, что он собой
представляет, чего от него ждать…
Школы этой век бы не проходить, но коли уж прошел, помогает
она устроиться в «мирной» жизни, ох, помогает…
Разумеется, стопроцентно быть в чем-то уверенным, особенно в
чужой душе, которая, как известно, потемки, способен, пожалуй, лишь Господь
либо его заместитель по кадрам, если только таковой имеется на небесах.
Теоретически рассуждая, могло оказаться, что весь подпол у Лихобаба забит
тщательно закатанными трехлитровыми банками с тушенкой, приготовленной из
неосторожных, доверчивых путников. Но это в теории. А на практике Смолин был, в
общем, спокоен: жизненный опыт ему нашептывал, что человека этого опасаться
нечего – что на витрине, то и в магазине. Видно было, что эта постоянная
готовность к неожиданностям – результат не долгой службы в вертухаях, а совсем
другой прежний опыт. Положительно, мужичок этот не сапоги в каптерке выдавал и
не ленинскую комнату поддерживал в идеальном порядке. Что-то серьезное за ним
числилось.
– А вам тут… не скучно? – спросила Инга.
– Это вы так деликатненько интересуетесь
мотивами? – усмехнулся Лихобаб.
– Ну, интересно же, почему человек городского вида
вдруг в глуши обосновался. Или я что-то такое не то…
– Да нет, – безмятежно сказал Лихобаб, – нет
у меня ни жутких личных трагедий… да вообще никаких трагедий нет.
Просто-напросто однажды надоела мне цивилизация, и решил устроиться на лоне,
как говорится… Не поверите, душа поет постоянно. Слишком много было в прошлой
жизни суеты, шума, многолюдства, метаний по свету… А тут – благодать. Тишина и
безветрие…
– Я бы так не смогла…
– А вам и не надо, – сказал Лихобаб
убежденно. – Вы молодая, очаровательная, вам среди цивилизации пребывать
надлежит… Ну вот, пришли.
Смолин и сам видел, что последний на окраине дом, к которому
они приближались, – единственный обитаемый. Стекла в окнах, крыша
починена, двор ухоженный, забор обстоятельный. Вдобавок у калитки стоит
заседланный конь, тот самый Орлик. Нельзя сказать, чтобы он отличался особенной
красотой и изяществом, не походил он на ахалтекинца или призового рысака, но и
замухрышкой, ежедневно таскающим телегу, не выглядел – ухоженный, сытый,
рабочий жеребчик.
– Проходите, располагайтесь, – сказал
Лихобаб. – Можно вон туда, под навес. Я там как раз ужинать собирался
перед дорожкой, а тут и вас услышал. Сейчас чего-нибудь сгоношим в расчете на
многолюдство…
Он пошел в дом, а Смолин с Ингой уселись за стол, на коем
красовалась сковорода с жареной картошкой (судя по запаху, приправленной
грибами) и еще пара тарелок со снедью. Смолин подумал, глядя на горку лепешек,
что можно сделать кое-какие дополнительные выводы. Из-за стола прекрасно виден
огород сотки в три, с которого явно совсем недавно собран был урожай, –
лежат аккуратные горки картофельной ботвы, еще осталась нетронутая грядка со свеклой.
Возле глухой стены дома – внушительная поленница дров, судя по виду, не
прошлогодних, а совсем недавно наколотых. Большой сарай, если прикинуть,
идеально годится для конюшни. Собаку еще можно оставить на зиму здесь одну –
хотя и тяжеловато ей придется – но с конем такое не проделать. По прикидкам,
Лихобаб собирается здесь и зимовать, неизвестно, провел ли он в деревне прошлую
зиму, но эту твердо намерен, судя по приготовлениям, сидеть в деревне. А ведь
снегу может намести и по пояс, кто бы его здесь расчищал. Сам Смолин без
крайней необходимости ни за что не решился бы тут зимовать – н у, у всякого
свой норов…
Вернулся Лихобаб, принялся нарезать темно-красное вяленое
мясо. Подложил в миску крупных помидоров, пару луковиц.
– Все свое? – спросил Смолин.
– А как же. Если не хозяйствовать на полную катушку, со
скуки околеешь… Спиртного не хотите? Есть сосуд…
– Да не стоит, пожалуй, – отказался Смолин.
– И ладно… Я тем более не буду: мне после ужина ехать
по делам, – он присел за стол: – Дела у меня тут в окрестностях, на денек,
так что я после ужина и поскачу, благословясь, а вас оставлю на хозяйстве.
Диспозиция такая: утречком – или как вам будет удобнее – завтракаете и во-он по
той дороге выходите к трассе. Там не более десяти километров, дорога чуточку заросла,
но вполне угадывается, сбиться трудно. Ну, а трасса – место оживленное, в
Куруман вас очень быстро подхватят. Вообще-то по законам восточного
гостеприимства, следовало бы утречком проводить вас до трассы… но дела у меня,
правда, срочные. И, главное, вас вроде бы не надо опекать в тайге, как детишек.
Шестнадцать кэмэ от Предивинска досюда вы нормально, я смотрю, прошли, в уныние
не впали, не расклеились. Нормальные путешественники, особой опеки не
требующие. Так что по ясно различимой дороге два часа пройдете?
– Ну разумеется, – сказал Смолин. – Какая там
опека… Мы и так душевно благодарны, серьезно. Так и тянет на городской манер
денежку вам всучить за гостеприимство, но вы ж обидитесь?
– Правильно, – сказал Лихобаб. – Какие
деньги, Яковлевич? Не в них счастье… Ну, приступим?
Ели не торопясь, старательно и обстоятельно. Посидели,
отдуваясь, покурили. Тем временем почти окончательно стемнело, над зубчатым
краешком близкой тайги помаленьку поднималась луна, огромная, сметанно-белая,
почти полная. Смолин вздрогнул – вдалеке, на другом конце деревни, раздалось
железное громыханье. Вроде бы ожесточенно колотили по пустому ведру то ли
топором, то ли другой какой железякой.
– Ага, – ухмыляясь, протянул Лихобаб, – а я
уж и забеспокоился что-то – обычно по бабке хоть часы проверяй… Это у нее
ритуал такой, ежевечерний, минут пять будет надрываться. Отгоняет, изволите ли
видеть, нечистую силу и прочих не от мира сего созданий, особенно
энкаведешников. Крыша давно съехала, ага. Непонятно, как это с религией сочетается,
но так уж у бабы Нюры заведено – погромыхать от души что ни вечер в целях
отогнатия нечисти… Должно быть, еще в старые времена переклинило. Оно и
понятно: деревня раньше была сплошь староверская, они и прежде к пришлым без
восторга относились, а уж когда тут орлы из НКВД ротами шныряли… Была тут в
свое время занятная история… слышали, может, про золотой караван?
