Это было, как во сне – они шагали посреди пустой улицы,
посреди залитой лунным светом тишины, меж двух рядов заброшенных домов.
Один раз справа что-то скребнуло когтями по дереву, с
придушенным писком метнулось прочь. Они оба так и замерли, потом только Смолин
сообразил, что это какая-то лесная мелочь, забредшая ненароком в деревню,
драпанула подальше.
Завидев бабкин дом, он жестом указал Инге на близлежащий
дом, она кивнула и на цыпочках отбежала туда, прижалась к стене. Из дома ее,
пожалуй что, было и не углядеть…
«Ну, поехали», – сказал себе Смолин. Не хотелось
думать, что у чокнутой бабки может оказаться ружье, и она, чего доброго, не под
кровать полезет, а шарахнет по призраку в целях борьбы с потусторонним. Не
должна вроде бы… Ладно, смотреть будем в оба…
Он вышел на освещенное место, мысленно приободрил себя и
зашагал к воротам, стараясь двигаться потише – что это за привидение, которое
бухает сапожищами на всю деревню? Субтильнее следует, эфемернее, деликатнее, в
общем…
Остановившись у ворот, он постучал по ним кулаком –
получилось достаточно громко – и позвал громко:
– Баба Нюра! А баба Нюра! Выйди поговорить!
И повторил то же самое пару раз – нормальным голосом, без
дурного актерства, без всякой попытки имитировать «загробный» тон. Не стоило
перегибать палку.
Какое-то время стояла тишина, потом Смолин с радостью
услышал в доме достаточно громкие звуки, явно свидетельствовавшие о том, что
человек встал с постели, сделал пару шагов… К окну придвинулось изнутри что-то
смутно белеющее…
– Баба Нюра! – воззвал Смолин. – Выйди,
поговорим! Выйди, а то я в избу зайду, никуда не денешься…
Вот теперь надлежало смотреть во все глаза, не блеснет ли
под лунным светом ружейный ствол. Мало ли в какие формы могло вылиться бабкино
сумасшествие, как себя проявить…
Он явственно расслышал истошный вскрик:
– Уходи, ирод! Уходи, откуда пришел! Чего тебе не
лежится? Да воскреснет Бог, и расточатся врази его…
Она бормотала еще какие-то молитвы, стоя у окна, так громко,
что Смолин прекрасно все разбирал. Мизансцена определенно затягивалась, и
Смолин, потеряв терпение, подошел вплотную к окну, за которым маячила бабка в
ночной рубахе, – та проворно отпрянула вглубь – постучал костяшками
пальцев в запыленное дребезжащее стекло и сказал внушительным тоном:
– Не выйдешь, сам войду и заберу …
Он едва не шарахнулся, когда с той стороны к стеклу
прямо-таки припечаталась сведенная ужасом физиономия, окруженная реденькими
седыми космами, – бабуля красотой и обаянием не отличалась… Вовремя
справился с собой, остался стоять, как и положено порядочному призраку. Могла
ли бабка его опознать – без очков и берета, ночью, пребывая в совершеннейшем
смятении. Да не похоже что-то, она ж его и видела-то мельком, не
приглядывалась…
– Уйди, окаянный! – вскрикнула бабка, отчаянно
крестя его двуперстием. – Чего приперся? От меня-то что тебе надо?
– Сама знаешь, баба Нюра, – сказал Смолин
ненатуральным, подвывающим голосом. – Золото где? Мы – люди казенные, мы
за него отвечали перед начальством… перед родиной и партией… лично перед
товарищем Сталиным… А вы с нами что сделали? Ты б знала, варначья твоя душа,
как под обрывом лежать тоскливо и хо-олодно…
– Я-то тебе что сделала, проклятущий? – послышался
изнутри отчаянный вопль, и бабка посунулась от окна, чтобы не стоять лицом к
лицу с гостем, в потусторонности которого, Смолин уж видел, она не
сомневалась. – Я-то при чем?
– Сама знаешь, – сурово ответствовал Смолин,
легонечко постукивая по стеклу указательным пальцем.
Он хотел было ради вящего эффекта прижаться к стеклу лицом,
но вовремя спохватился – еще пудра останется…
– Ох ты, господи, за что ж мне…
– Золото где? – спросил Смолин. – Оно
казенное, мне за него отчитаться положено, иначе покоя не будет…
– Нет здесь твоего золота! – голос был испуганный,
но никак нельзя сказать, что бабка от ужаса себя не помнила – кое-какое
расположение духа определенно сохраняла.
– А где оно? – спросил Смолин с живейшим
интересом. – Говори у кого, я и уйду, в жизни не потревожу… А не то –
пошли под обрыв, ждут тебя там…
– В Касьяновке твое золото! У Мирона! Туда и иди! А я
его в глаза не видела, не держала… мне оно ни к чему… отец говорил с Мироном, а
я слышала ненароком… У Мирона твое золото! У Мирона Безруких! Он и верховодил!
А через нас они прошли, и не задерживаясь почти… – бабкин голос ослаб: –
Христом-Богом тебе клянусь, правда! Иди к Мирону, в Касьяновку, там оно где-то
и лежит… – бабка изо всех сил пыталась придать своему сварливому,
вороньему голосу черты ласковые, душевные: – Уйди ты, Христа ради, в Касьяновку
иди, а здесь его нет и не было никогда… Правду я тебе выкладываю, всю как есть…
– Ну ладно, – сказал Смолин. – Только если ты
мне соврала, непременно вернусь, да не один, с сослуживцами, и уж тогда не жалуйся…
Бабка бубнила и бубнила – перемежавшиеся молитвами заверения
в своей полной и окончательной искренности. Если она и врала, проверить это не
было возможности. И Смолин, в конце концов, решил не затягивать беседу, еще раз
постращал бабку своим будущим непременным возвращением, да не одного, а со всей
компанией – и медленно, величаво даже, как и полагалось порядочному привидению,
стал отступать на улицу. Оказавшись вне поля зрения бабки, нырнул в проулок,
поманил Ингу. Смахивая с лица согнутой ладонью приторно пахнущую пудру,
спросил:
– Ну что, всё слышала? То-то. Бабулька наша, как
выяснилось, все же в теме…
– Значит, золото так где-то и лежит?
– Вполне может оказаться, – сказал Смолин.
– А почему у тебя голос не радостный? Совершенно
печальный?
– Так нам же не карту с крестиком вручили, –
сказал Смолин. – Нам назвали место… и фамилию. Вот только есть у меня
сильные подозрения, что означенный товарищ Мирон давным-давно померши.
Естественной смертью. Такое дело было бы не по плечу соплякам, которых всех к
тому же позабирали на войну. Чутье мне подсказывает, что этот Мирон – как и его
подельники – наверняка был в годах. Иначе почему не на фронте оказался, как и
прочие? Столько лет прошло… Все они, боюсь, далече.
– А Касьяновка – это где?
– Не знаю, честное слово, – сказал Смолин. –
Я не большой спец по сельской Шантарщине. Сейчас посмотрим…
Он ускорил шаг. Когда они вернулись в одну из двух обитаемых
изб, посветил фонариком, разжег керосиновую лампу и сел к столу с атласом. Инга
примостилась рядом, заглядывая через плечо. Судя по ее заблестевшим глазам,
девочка ощутила зуд кладоискательства, как многие…
– Ага, – сказал вскоре Смолин, – вот она,
Касьяновка. Не такие уж и дремучие места – километров сорок к северу от
Курумана.
