Все содержимое бумажника и карманов Смолина – а также Инги –
лежало перед главарем, продолжавшим изучать то и это. Пожилой эвенк с той же невозмутимостью
восседал на своем месте, и решительно непонятно было, куда он смотрит, но
Смолин-то ни чуточки не сомневался, что таежный абориген зорко за пленниками
наблюдает. Двое парней, наоборот, никакой загадки не представляли – оба
откровенно таращились на Ингу, так что она, поеживаясь, в конце концов
завернулась в краешек обширного покрывала, после чего на физиономиях обормотов
отразилось явственное разочарование.
Главарь на миг поднял глаза:
– Василий Яковлевич, ты кури, не стесняйся, вон же у
тебя сигаретки. Табачок нервы успокаивает…
– Душевное вам мерси, – сказал Смолин без особого
выпендрежа в голосе, протянул руку с постели, поднял с пола сигареты и
выполнявшую роль пепельницы консервную банку. Подал сигаретку Инге, подмигнул с
ободряющим видом – а что ему еще оставалось?
– Ну, так… – сказал главарь, сложив кучкой все
просмотренное добро. – Значит, Гринберг Василий Яковлевич… Из евреев
будешь, Вася?
– Не без этого, – сказал Смолин осторожно. –
А что?
– Да ничего, – безмятежно сказал главарь. – Бывает.
Людишки попадаются всякие – кто хохол, кто еврей, а кто даже и папуас или там,
прости господи, американ… То, что ты, Вася, яврей, в некоторых смыслах даже и
хорошо. Молва народная – да и исторический опыт – гласят, что яврей, по
сравнению, скажем, с русаком, наделен повышенной расчетливостью, а значит, свою
выгоду понимает хорошо, в дипломатии и торгах поднаторел… Как, Вася?
– Есть у нас такие национальные особенности, –
сказал Смолин.
– Вот и ладненько…
Он нравился Смолину все меньше и меньше – поскольку был ох,
как непрост. А в данной ситуации противник предпочтительнее тупой,
ограниченный, примитивный. Но тут уж не свезло, ох, не свезло…
– А вас как прикажете величать, уважаемый? –
спросил Смолин вежливо.
– Леший, – охотно ответил главарь. – Благолепное
прозвище, мне нравится. Молодежь глупенькая себя кличет Терминаторами и прочими
Дракулами, вот хотя бы Пашеньку с Петенькой взять, сопляков борзых… – он
хмыкнул, бросив взгляд на упомянутых. – И совершенно зря. Леший – фигура
серьезная и почтенная, авторитетная, можно сказать, такое имечко и носить не
грех… Значит, я буду – Леший. А это – Пашенька с Петенькой, индивидуи по
молодости ветреные, зато надежные, что твой колун… А вон там, в уголочке, сидит
себе Маича Петрович, представитель гордого и умелого, хоть и изрядно спившегося
– уж прости за горькую правду, Маича – эвенкийского народа. Маича Петрович, что
интересно, сам-то непьющий, потому и белке в глаз попадает… а тебе, Вася, если
вздумаешь дергаться, влепит так, что и живехонек останешься для дальнейшего
расспроса, и дрыгаться, не сможешь… А это, значит, Вася, яврей шантарский, а
это Инга, пресса… Итожки первые подведем? Такая уж у меня интересная натура,
что не люблю я неясностей… Из докýментов твоих, Вася, явствует пока
одно: что в Шантарске ты обитаешь до-олгонько. И только это и явствует.
Профессия твоя, ясен пень, ни в паспорте, ни в правах не указана, с чего бы
вдруг. А корочков никаких нет, в отличие от девушки… Но уверенно, Вася, я скажу
одно: ты, в отличие от Водяного, то бишь Кирюши Лихобаба, никакой не спецназ…
Испытание показало со всей достоверностью.
– Это какое? – искренне удивился Смолин.
Леший скупо усмехнулся:
– Пашенька к тебе подходил вплотную, – он кивнул
на парнищу с ТТ. – Как ему и было предварительно велено, пистолетик держал
за поясом совершенно небрежно, так что выхватить его у Пашеньки – что два
пальца… Будь ты отставным суперменом наподобие Водяного – хваток,
паразит! – ты бы, я так прикидываю, непременно использовал бы шанец,
пистолетик у Пашеньки в два счета выхватил, чего доброго, в заложники бы
Пашеньку взял, его же собственную дуру ему к головушке приставив, начал бы от
нас домогаться оружье бросить и сдаться на условиях почетной капитуляции… а то
и без всякого почета… И начал бы выдрючиваться, как в кино – по потолку бегать,
калечить нас, убогих, всякими домашними предметами… Правильно я рассуждаю, а? Умной
я, Вася?
– Не без того, – сказал Смолин с невольным
уважением. – Умной. А раз так… дура у Пашеньки наверняка была без
патронов?
– Ясно, – ухмыльнулся Леший, – без патронов…
Значит, Вася, ты не из отставных суперменов будешь… Уже чуточку легче. А чем
занимаешься, не подскажешь? Любопытно мне…
– Кручусь, – сказал Смолин. – Как еврею и
положено.
– Понятно… Подумаем дальше, опять же вслух… И на зоне
ты бывал, друг Вася, я так прикидываю… Вон у тебя наколочка, недурственно
сделанная, – он задумчиво протянул: – Один на льдине, ага… Это ж нелегко,
Вася?
– Ну, что делать, – развел руками Смолин, –
зато – жизненная позиция…
– Резонно, – кивнул Леший. – Наколочка у
тебя, я пока что вижу, единственная… Ходок сколько?
– Две, – сказал Смолин чистую правду.
– А когда последний раз откинулся?
– Да уж лет двадцать как.
– Ага, – сказал Леший бесстрастно. – То есть,
я так прикидываю, не блатной… Ну, мало ли как людей жизнь вертит…
– А вы-то сами? – с интересом спросил
Смолин. – Под рубахой, конечно, может сплошной «синий Эрмитаж» оказаться,
но на руках я что-то партаков не вижу… Бывали у хозяина?
– Самое смешное, как и ты, Вася – два разочка, –
сказал Леший без малейшей заминки. – Как и ты, последний раз откинулся
давненько. Влипал по молодости, чего там… Как и ты, ага? В общем, я так вижу, блататы
среди присутствующих нет… И ладненько, откровенно-то говоря.
В его голосе сквозили непритворные брезгливость и
пренебрежение. Смолин усмехнулся:
– Не любишь блатарей, Леший?
– Терпеть ненавижу, – согласился Леший. –
Беспредельщиков – за беспредел, а так называемых «правильных» за то, что
придумали эти самые понятия, то бишь закон, которому обязаны подчиняться все до
единого, от Калининграда до Сахалина. Тут у меня с ними крепкие идейные
разногласия. По моему глубочайшему убеждению, никто не должен создавать некие
законы, обязывающие всех и на огромном пространстве. Хватит нам и одного
государства с его законами, нехрен лишние придумывать, иначе от законов не
протолкнуться… Твердые законы, Вася, нужны для ма-аленькой такой компании, как
в песенке поется. Чтобы эта ма-аленькая компания, намертво спаянная своими
собственными законами, воевала против всего мира. Вот тогда и будет ей счастье
и богатство…
– Анархизм, а?
– В чистом виде, – преспокойно, без заминки
ответил Леший, выказывая тем самым некоторое знакомство с помянутым
учением. – А почему б и нет? Вот посмотри на нас, грешных. Петенька с
Пашенькой мне родные племянники и, за отсутствием родных детушек, все равно что
сыночки. Маича Петрович… ну, он со мной так давно повязан с тех пор, как
откололся от соплеменников, что опять-таки – будто член семьи. Вот этим мы и
повязаны намертво – узами, а не блатными понятиями, государственными законами
или шкурным интересом. И такая командочка на что угодно способна… Веришь?
