– А какая разница? – пожал плечами Смолин.
– И действительно, какая? Давай лучше про золото… Где
золотишко-то?
– Не знаю.
– Ох, Вася… – поморщился Леший, – ну кончай
ты ломаться… А то вон Пашенька с Петенькой, которым невтерпеж, с девочкой
баловать начнут незамысловато…
Смолин усмехнулся:
– А если я бесчувственный?
– Вполне возможно, – серьезно кивнул Леший. –
Когда на кону аж четыре пудика золота, людишкам вроде нас с тобой на таких вот
девочек наплевать… Ну, а в отношении себя самого ты тоже насквозь
бесчувственный? Ты ж не упертая бабка Нюра, ты небедный городской житель, тебе
пожить охота… Маича Петрович, объясни ты ему душевно, до чего может дойти
фантазия представителя коренных народов Севера…
Эвенк заговорил, бесстрастно и негромко:
– Значит так, Вася. Берем ножичек, берем тоненькие
прутики, берем спички, веревочки…
От того, что он говорил, у Смолина, честно говоря, по спине
пополз холодный пот и под ложечкой как-то неприятно засосало.
– Вот же… – сплюнул Леший, когда Маича закончил
описание крайне омерзительных процессов, – до чего только люди ни
додумаются… А какой-нибудь городской интеллигент с бороденкой, молью побитой,
увидит в телевизоре того же Маичу Петровича, умилится и думать начнет херню
какую-нибудь: мол, вот оно, первозданное дите природы, хранитель изначальной
житейской мудрости… А это дите вон что фантазирует… Человек все же – такая
сволочь… Ты, Маича Петрович, не гляди обиженно, это я не в твой конкретный
адрес, а о человечестве вообще, вместе взятом. Все мы сволочуги, и ты, и я, и
Васька упрямый… Ну, Вась? Ты ж не хочешь, чтобы все это и многое другое и в
самом деле с тобой проделали, а заодно и с девочкой? Больно ж будет…
– Ага, – сказал Смолин, – и как только ты узнаешь,
что тебе хочется, жить нам на этом свете станет совершенно незачем…
– Да ладно тебе, – сказал Леший без улыбки. –
Я, конечно, не подарок, но пораскинь ты мозгами: на кой мне черт два греха на
душе? Покойников, Вася, на себя следует брать по исключительной необходимости,
и никак иначе. В данном конкретном случае исключительной необходимости не
просматривается… – он коротко хохотнул. – Скажу тебе правду: не в
доброте дело… Кто тебя знает, какую подстраховочку ты там в городе оставил… Да
и девочку искать начнут, коли она – пресса … Оставлю я вас жить не из доброты,
а из голого расчета. Не хочу, чтобы мне потом на голову сваливались
какие-нибудь городские черти и осложняли жизнь.
Смолин поморщился:
– А так тебе никто на голову не свалится?
– Может, и нет, – раздумчиво протянул
Леший. – Есть некоторая разница, знаешь ли, между спросом за двух жмуриков
и спросом за золото… Верно? Во втором варианте есть шанс проскользнуть между
стебаных…
– И я тебе верить должен?
– А что, у тебя вариантов навалом? – осклабился
Леший. – Приходится, милый, жизнь заставляет… Давай-ка мы быстренько
просчитаем нюансики, как вы, городские, выражаетесь. Я тебя отпущу
живым-здоровым вместе с девочкой и даже, может, горсточку крупки насыплю только
в одном-единственном случае: если ты мне сейчас все выложишь, как на духу. И
будете оба целехоньки, в товарном виде. А вот если вас начнем спрашивать тем
макаром, про который так увлекательно толковал вольный сын тайги Маича
Петрович… Тут уже совершенно другой расклад. Ты, конечно, все выложишь, вот
только к тому времени будешь в столь непотребном виде, что на люди вас будет
отпускать решительно невозможно. Сразу пойдут вопросы: кто ж вас, болезных, так
изнахратил, где Васины яйца и девочкины уши? Почему в пальцах серьезный
недочет, а глазик на ниточке висит? Милиция задергается… В общем, сам
понимаешь, потрепанными вас выпускать будет уже нельзя. Придется… – он
черкнул себя большим пальцем по горлу. – Риск есть, но что ж делать… Ежели
вас заховать грамотно, то может и прокатить. Тут глушь, Вася, тут великих
сыщиков нету, тут обычные менты, замотанные бытовухой по самое не могу… А твои
городские корешки, которые у тебя, конечно же есть… Ну, рискнем. Что ж еще
остается? – он глянул через плечо Смолина. – Барышня, милая, хорошая,
ну хоть вы-то войдите в мое положение по извечной женской доброте… Я ж не зверь
и не Чикатило, но – шестьдесят кило золота… Тут у любого мозги пойдут
наперекосяк, и рука с ножичком не дрогнет… Оно вам надо? Вы уж Васю убедите не
запираться, пока вас обоих на клочки резать не начали…
Смолин бросил беглый взгляд через плечо – Инга молчала, не в
силах произнести ни слова, лицо у нее было совершенно белым от ужаса,
решительно не вязавшегося со всей ее прежней шантарской жизнью, размеренной и
безопасной.
– Ну, подождем малость, – сказал с пониманием
Леший. – Сейчас барышня чуток переведет дух, говорить сможет и непременно
начнет Васю уговаривать быть умным…
Стояла напряженная тишина. Мозги у Смолина работали в
лихорадочном ритме. Уже многое можно было обдумать и просчитать.
Совершенно точно известен отрезок времени, в течение
которого их с Ингой и пальцем не тронут, – пока Леший со стаей не
убедятся, что Смолин им назвал правильное место. Это азбука… Вот только…
Конкретного места, вроде крестика на пресловутых пиратских картах, в общем, и
нет. Только название деревни. А тут уж возможны варианты. Бабка могла все же и
обмануть. Золотишко могли лет двадцать назад выкопать. И наконец, сколько
времени, если клад на месте, Леший будет его искать? Не день и не два. И все
это время сидеть Смолину с Ингой в каком-нибудь подвале, откуда хрен
выберешься, Леший – человек умный и обстоятельный, уж он-то наверняка придумает
узилище, из которого не сбежишь. Смолин на его месте тоже бы придумал.
А что потом? Плохо Смолину верилось, что Леший, обретя
желаемое, преспокойно отпустит опасных свидетелей на все четыре стороны. Не тот
человек. Шестьдесят кило золота и в самом деле на мозги действуют специфически.
В глухой тайге многое можно упрятать – энкаведешники с кучерами пролежали чуть
ли не семьдесят лет и обнаружились по чистой случайности, хотя их в свое время
искала держава… Нет, не оставит он свидетелей, благо прекрасно должен понимать:
никто его, в общем, тут не видел, никто не знает, что именно он приходил… Точно
прикончит, найдя золото… А уж если не найдет…
Есть ли шансы побарахтаться? Смолин считал, что есть.
Заряженный на шесть патронов «Бекас» по-прежнему покоился под низкой кроватью с
опущенным до пола покрывалом – Смолин его нигде не видел. Не могли вытащить
тихонечко…
Ну так как? Ему пришло в голову, что он переоценил исходящую
от эвенка опасность. Да, конечно, стреляет тот наверняка как бог… но он же,
мать его, не спецназовец какой! У него конкретный и специфический жизненный
опыт стрельбы по фауне, по всему, что бегает и летает… зато наверняка нет и
быть не может навыка в схватке с людьми, да еще в помещении. У него другой
опыт, другие навыки, на другое глаз и мышца заточены…
Вся эта кодла – не спецназ, не профессиональные киллеры, не
спортсмены-каратисты. Хваткие, битые – да. Решительные – да. Крови и зверства
не боятся, уж безусловно. При оружии.
