Смолин по-прежнему был в костюме, при очках и берете. Самый
что ни на есть интеллигентный облик – и не только с точки зрения местных
аборигенов.
– Интересно, а как вы угадали? – с ходу начал он
импровизацию.
– А чего гадать? Видок у вас ненашенский, – охотно
вступил в разговор тот, что заговорил с ним первым. – У нас таких модных
очечков не найдется, а беретку я в последний раз видел году в семидесятом,
потом как-то незаметно из моды вышла…
Не напористо, но целеустремленно Смолин нацелился присесть
рядом – и один подвинулся, освобождая ему место. Усевшись, он присмотрелся. Оба
аборигена ничуть не походили на бомжей – но определенно принадлежали к народу
простому и незамысловатому, разряда пролетариев от сохи. Судя по пропорции
пустых и нетронутых бутылок, они намеревались не вульгарно нажраться, а хорошо
посидеть. По куруманским меркам.
Но эта штуковина, стоявшая на уголке газеты, набитая
окурками…
– Пиво будете?
– Да не отказался бы, – сказал Смолин. –
Много не стоит, мне еще работать, а бутылочку в самый раз, если не жалко…
– А чего тут жалеть? От одной не обеднеем, не
бичева… – его собеседник ловко сковырнул пробку о край скамейки и подал
бутылку Смолину. – Из горла сумеете, товарищ интеллигент?
– На халяву-то что ж не суметь… – Смолин с
благожелательной улыбкой отпил немного. – Празднуете?
– Избавление от этой халабуды, – сообщил второй,
кивнув на дом, точнее, на те оконные проемы, из которых были вынуты
рамы. – Продал вот квартирку, пока за нее деньги давали, а не по морде,
добавил, крутанулся – и взял двушку в нормальной панельке, на Добролюбова. По
метражу почти такая же, зато по удобству жизни…
В течение следующих пяти минут Смолин выслушал массу
нелицеприятного про эти два дома в частности и район вообще: это окраина
города, которая, по уверению его собеседников, откровенно загибалась.
Оживленное строительство переместилось на восток и юго-восток городка, на здешние
места фактически махнули рукой – и тэпушка выслужила все сроки, отчего крякала
чуть ли не каждый день, так что свет отрубало надолго и водопрод на отрезке в
добрых полкилометра пришел в совершеннейшую негодность. Власти, как им и
положено, не чесались и мышей не ловили. Одним словом, райончик сей вымирал, и
те его обитатели, кто не мог похвастать частным домиком (в котором все же
имеются и колодец, и печка с дровами), понемногу разбегались при малейшей
возможности…
– Вот, вчера переезжали… – собеседник показал
пальцем.
И точно, возле крыльца громоздился всякий хлам: отслуживший
свое холодильник, стулья-табуретки, признанные недостойными новой квартиры,
кипы старых газет и журналов и тому подобный хлам, имеющий свойство копиться в
устрашающих количествах, подлинный объем которых обнаруживается только при
переезде.
– Все разъехались, – поддакнул второй, – один
только Профессор и остался. Ждет неизвестно чего, обормот, как будто квартира в
цене поднимется. Упасть цена может, а вот подняться – хрен.
– Это точно, – веско кивнул дружок.
– У вас что, настоящий профессор имеется?
– Да ну! Кликуха такая. Сынок покойного Лобанского… вы
ж к Лобанскому ехали?
Смолин изобразил мимикой сложную гримасу, которая могла
сойти за подтверждение, – так и была собеседниками воспринята. Тот, что
словоохотливее, сказал:
– А вы что, про сынка не знали?
– Не доводилось как-то, – осторожно сказал Смолин.
– Старик Лобанский был, конечно, чокнутый, но все же со
смыслом жизни: в газетах писал, когда-то пару книжек вышло, вон, и у вас в
Шантарске про него знали… Чудик, но со смыслом. А Витька, хоть и закончил в
ваших краях университет, только толку чуть, – мужичок выразительно
прищелкнул себя по кадыку: – Водяра-матушка… Где бы ни работал, лишь бы не
работать, выгоняли отовсюду, сейчас автостоянку с грехом пополам сторожит,
оттуда Гурам его еще не навинтил, но чует мое сердце… – он кивнул на
вещичку, как раз и привлекшую Смолина: – Вот, от него сподобились. За пару пива
всучил, трубы горели. Мне эта цацка без надобности, просто стало жалко дурака –
сколько народу на моей памяти кони кинули, потому что похмелиться было нечем…
– Раз без надобности, может, продадите? – спросил
Смолин бесстрастнейшим тоном.
– Интересует?
– У каждого свой бзик, – сказал Смолин. – Я
вот пепельницы собираю, где только можно и какие только можно.
– Вот, Ген, я ж тебе говорил – это пепельница такая! А
ты уперся – рюмка, рюмка! Какая это рюмка, если она к подставке винтом
прикручена? Точно, пепельница!
– Пепельница, – кивнул Смолин, нешуточным усилием
воли сохраняя совершеннейшую невозмутимость. – У меня таких есть несколько
штук, только исключительно чугуняк, а вот железной никак найти не мог…
Продадите?
– Сто рублей! – ухмыльнулся абориген. И, видя, что
Смолин полез в карман, расхохотался в голос: – Да вы что, товарищ интеллигент!
Это я шуткой… Берите так. Мы хоть и в глуши живем, прекрасно понимаем насчет
таких заморочек… Митрофанов вон на что мужик обстоятельный и справный, а поди ж
ты, бегемотиков собирает сто лет, не детские игрушки, а всякие там статуевины у
него и стеклянные, и фарфоровые, и не поймешь какие…
Он вытряхнул окурки через спинку скамейки, протер
внутренность клочком газетки и подал Смолину:
– Владейте! Было б что жалеть…
Расскажи кому – не поверят, подумал Смолин, торопливо
переправляя вещицу в карман пиджака. И вроде не должно быть ошибки… и уж тем
более новодела. Откуда здесь новоделы Фаберже?
– Давайте я хоть за пивом сбегаю, – сказал он,
подумав. – Вы ж этому Витьке парочку отдали…
– Да ладно! – великодушно махнул рукой
мужичок. – Было бы из-за чего считаться… Владейте, если уж такие
собираете…
Над головой у них зашипело, скрежетнуло, пискнуло – и
раздался сочный, молодой голос Муслима Магомаева:
– А эта свадьба, свадьба, свадьба пела и плясала, и крылья
эту свадьбу вдаль несли…
Судя по качеству, на втором этаже, в единственной жилой к
квартире включили старый-престарый магнитофон, вполне подходивший под
определение антиквариата.
– О! – поднял палец абориген. – Профессор
продрыхся. И определенно была у него заначка на опохмелку, глотнул чуток и
начал Магомаева гонять… Вы к нему идите сейчас, пока он еще в кондиции, а то
через полчасика ухрюкается. Раз музыку гоняет, выпивка есть…
– К нему? – машинально повторил Смолин.
– Ну, я ж не знаю, какие у вас там музейные дела… Вы ж
хотите в музей что-то там забрать? Старик что-то такое говорил – мол, приедут
из музея, все заберут, пока сынок беспутный не то что не загнал за бутылку, а,
чего доброго, вообще в мусорку выбросил по дурости…
