Развязал тесемочки. Здесь каждый документ, с первого взгляда
видно, обернут в целлофан – в отличие от первой просмотренной им папки, где все
бумаги так и покоились стопкой. Сверху – большая фотография, наклеенная на
плотное паспарту с вытесненным серебряной краской красивым штампом,
свидетельствующим, что сделана она в «Фотохудожественной мастерской Г. Н.
Вассермана на Мясницкой».
Несколько осанистых, благообразных, солидных господ сидят за
полукруглым столом, вальяжно глядя в объектив. Усы, тщательно подстриженные
бородки, белоснежные воротнички, элегантно вывязанные галстуки, практически у
каждого – ордена и медали, исключительно гражданские, какие-то жетоны на
цепочках и без, часовые цепочки. Уверенные в себе, благополучные господа,
ведать не ведающие, что через несколько лет грянет заваруха …
Некие смутные ассоциации закопошились у Смолина в голове, он
еще не мог определить толком, отчего этот снимок ему вроде бы знаком… Справа –
высокие, чуть ли не под потолок напольные часы в вычурном корпусе с верхушкой
на манер европейского рыцарского замка, с фигурными деревянными балясинами и
небольшими фигурками рыцарей… Слева – высокая ваза с низким широким горлышком
на деревянной консоли с гнутыми ножками в стиле сецессион. Превосходно можно
рассмотреть, что ваза украшена китайскими драконами – длинными, извивающимися,
разинувшими усатые пасти. Где-то он все это уже видел, но не в оригинале…
И тут у Смолина, что называется, в зобу дыханье сперло.
Потому что третий слева господин (обширная лысина, венчик
темных волос, седая борода) был не кто иной, как Петер Карл Фаберже – или, на
российский манер, Петр Густавович!
Теперь не оставалось никаких сомнений, что на снимке одна из
малых гостиных в штаб-квартире Фаберже – Петербург, Большая Морская, двадцать
четыре, где располагались и мастерские, и выставочный зал, и апартаменты семьи.
Ну да, вот и следующая фотография, столь же аккуратно обернутая старым
целлофаном, знакомая всем, кто в теме, – тот самый выставочный зал на
Большой Морской – огромная красивая люстра, протянувшиеся буквой «П»
застекленные витрины, вдоль стен – высокие стеклянные шкафы. Не счесть
антикваров, которые жаждали бы от жизни одного: чтобы их с мешком из-под
картошки впустили в этот зал годочке в девятьсот десятом, вежливо пригласили не
стесняться, брать, что на них смотрит…
Ассоциации цеплялись за прекрасно известные факты, голова
работала, как расчетно-наводящее устройство к зенитной ракете. Ошибки, конечно
же, быть не могло – что это именно выставочный зал на Большой Морской, что это
именно Фаберже со своими сотрудниками. И, если рассуждать далее, то в связи с
Фаберже большая история запечатлела одного-единственного Федора Степановича –
зато какого …
У Смолина не то что спина – даже кончики ушей вспотели от
возбуждения. Но не может же оказаться… А почему бы и нет!? Коч!?
Мастеров у Фаберже было человек пятьсот – но вот свои личные
клейма, именники были у считанных людей, остальные выполняли работу чисто
техническую. Хотя… Те кудесники, что клали великолепную фаберовскую эмаль,
личных клейм не имели вообще, так уж повелось – и потому остались в массе своей
безымянными.
Федор Коч, Федор Коч… Единственный мастер Фабера, ставший
персонажем пышным цветом распустившихся среди антикваров «городских легенд» – к
чему были определенные основания. В прошлом году Смолин купил сигаретницу его
работы – не высший сорт, и не ширпотреб, нечто среднее… стоп, стоп, а кто ее
привез и продал, ага? Интересное совпаденьице… или это не совпадение вовсе?
Только теперь он, захваченный вихрем самых волшующих догадок
и первых версий, обратил внимание, что в дверь колотят, долго и старательно.
Поначалу Смолин решил не обращать внимания – хозяин и так знает, что дверь не
заперта, так что это наверняка собутыльники – но грохот стал таким навязчивым и
непрестанным, что терпеть его не было сил.
С превеликим сожалением отложив папочку, Смолин вышел в
прихожую и потянул на себя дверь, заранее приготовившись послать по матушке
какого-нибудь местного синюшника.
И ощутил нешуточное удивление. Торчавший на площадке молодой
парень на алкаша-подзаборника (а какие еще могли контактировать с Профессором?)
решительно не походил: чистенький такой весь из себя, в глаженых джинсах и
белой майке, с мобилой на поясе, при золотой цепочке (не особенно толстой,
впрочем) и золотой «гайке» (тоже не особенно массивной). В общем, опрятный,
трезвый, благополучный молодой человек, коему тут вроде бы и делать нечего…
Судя по удивлению, с каким визитер на Смолина воззрился, он
тоже никак не ожидал застать в квартире трезвого и пристойно одетого персонажа…
Молчание затягивалось. Смолин терпеливо ждал, не торопясь
перехватывать инициативу.
– А Витек где? – наконец не выдержал первым
молодой человек.
Смолин поднял брови и произнес ледяным тоном:
– Что-то я, молодой человек, здесь никаких Витьков не
припомню… Вы, часом, квартирой не ошиблись?
Доброжелательно осклабясь в шестьдесят четыре зуба, он тем
не менее смотрел на незваного гостя взглядом откровенно тяжелым – и тот, по
гладкой, чисто выбритой мордашке видно, кое-какие нюансики просек. Утратил
часть напора, с каким завел разговор. Сказал неуверенно:
– Ну, я про Виктора Никанорыча…
– Вот так-то лучше, – сказал Смолин жестко. –
А то какой он вам Витек, если разобраться. Он вам в отцы наверняка годится…
На лице гостя явственно читалось, что от такого «папаши» он
отбивался бы руками и ногами, а хозяин иного именования, чем «витек», и не
заслуживает. Вообще-то, сели честно, Смолин был с ним в этом вопросе совершенно
согласен, но он, во-первых, не любил борзоватых современных сопляков, а
во-вторых был не на шутку зол, столь бесцеремонно оторванный от интереснейших
материалов и самых завлекательных догадок…
– Да, я это… – пожал плечами парень, – так
дома… Виктор Никанорыч?
– Они отсутствуют, – сказал Смолин. – По
правде-то говоря, отправились пополнить запасы спиртосодержащих жидкостей… У
вас к нему дело? Или просто что-то передать? Если словесно, всегда готов, а
если у вас что-то материальное и бесценное, и вы мне не доверяете, то я
обижаться и не подумаю – в наши печальные времена незнакомцу и гроша ломаного
не доверишь… Верно ведь?
Он с доброжелательной улыбкой плел что-то еще. В полном
соответствии с известным блатным приемом – опутывать собеседника вязким потоком
слов, сбивая тем с толку, внося в ситуацию некую зыбкость…
Когда он замолчал, уже не сомневался, что поставленной цели
достиг: парниша, по роже видно, испытывал растущую неуверенность.
– Так что там у вас? – благожелательно спросил
Смолин. – Словесно что передать, или?
– Ну, я… это… А вы кто?
– Менее воспитанные люди в подобной ситуации ответили
бы «конь в пальто», – сказал Смолин светски. – Но поскольку я, на
свое несчастье, все же обременен остатками некоего хорошего воспитания –
довольно скудными все же, признаться, – то на ваш вопрос отвечу просто: я
– Василий Яковлевич. А как ваша драгоценная?
