Смолина вновь легонько потряхивал привычный охотничий азарт.
Он ничего еще не понимал и не строил версий по недостатку информации, но твердо
знал, что история поворачивается неожиданной стороной – и вовсе не кончена, как
ему сгоряча представлялось всего минуту назад.
Ну разумеется, и Лобанский на старости лет мог подвинуться
на «роковых тайнах». Все три его прежних книги были сугубо деловыми, не на
слухах основанные, не на дешевых сенсациях, а на конкретных, большей частью им
самим раскопанных материалах. Правда, было это давненько, еще при Советской
власти. Вполне мог, как со стариками случается сплошь и рядом, увлечься химерой
Последней Пасхи – тем более что на полке у него обнаружилось аж восемь дешевых
книжонок о загадках семи яиц – с завлекательными заголовками, излагающими
домыслы, сплетни и некритические пересказы эмигрантских фантазий. А впрочем, и
целых три эмигрантских сказочки, переизданные в нашем Отечестве, имелись на
другой полке. В общем, можно предположить, что старикан тоже увлекся Последней
Пасхой.
Вот только как быть с интереснейшей подробностью, которая ни
к каким химерам, сказкам и фантазиям не могла иметь отношения?!
Только что Степа подробно и бесхитростно описал Смолину
рисунки, давно известные всякому порядочному антиквару, – эскизы,
предшествовавшие изделиям Фаберже. Он ведь был дельцом серьезным, и его мастера
– люди основательные, прежде чем что-то делать, художник рисовал детальный
эскиз, и не один. Именно так они и выглядели: типографский орленый штамп
Фаберже, частенько еще и подпись художника… Эскизы эти сами по себе
представляли немаленькую ценность и продавались за солидные деньги.
Федор Коч, мастер Фаберже… Несомненные эскизы Фаберже,
числом, что характерно, семь… «Так что же это? – мысленно возопил
Смолин. – Неужели такое случается?»
Верилось с трудом. Почти совершенно не верилось. Но, с
другой стороны, очень уж много конкретики…
– Значит, книгу написал… – задумчиво протянул
Смолин.
– Ага. Ну, времена ж теперь не советские, за
государственный счет теперь не прокатит… Он что-то такое говорил, будто искал
деньги в музее… но в музее тоже девятый хрен без соли догрызают. В администрации
его вежливенько выставили – нет у них денег, говорят, на такие второстепенные
пустяки… Вот он помыкался-помыкался – и решил издать за свой собственный счет,
пусть и мизерным тиражом… Очень он этой книжкой был воодушевлен – ничего не
рассказывал, только руками размахивал и уверял – мол, прольет наконец свет,
истину предъявит… ну, всякое такое. Аж слюни летели…
Никакой рукописи в квартире не было. Как не было и семи
эскизов, о которых только что говорил Степа. Что это должно означать? А хрен
его знает…
– Слушай, – сказал Смолин, – а что с ним,
собственно, случилось? Тут на лавочке пили мужики, бывшие здешние жители, так
вот, они не на шутку заспорили – сам Лобанский умер или убили его. Один
доказывал, что убили… Как там дело было?
– Да ну! – покривясь, махнул рукой Степа. –
Ерунда. От нечего делать… На улице его нашли. Как менты потом говорили – у нас
же тут, в общем, маленькая деревня, все всё знают – определенно прихватило
сердце – года-то! – вот он и свалился, стукнулся виском о камень… там
булыжников много. Никто и дела не заводил, все ясно было сразу…
– Ну, а слухи-то отчего поползли?
– Да говорю же, от нечего делать. Якобы его видели с
большой сумкой незадолго до того, а потом при нем этой сумки не нашли и нигде
ее не нашли… Да и в том конце города, в противоположном, считайте, ему делать
было совершенно вроде бы и нечего… Да и всё, собственно. На пустом месте
раздули… Может, и не было у него никакой сумки, это кто-то потом присочинил. А
в те края он мог зайти по каким-то своим делам, мало ли какие у человека дела…
Он вообще любил по городу бродить, скучно ж сиднем сидеть дома, когда все
старые друзья давным-давно померли… В общем, чешут языками от нечего делать,
скучно у нас… А вообще, у нас вся уголовщина вокруг приисков кружится, потому
что там-то золото реальное, а не все эти побасенки…
Смолин усмехнулся:
– Однако ж, сокол ясный, ты сам за этими побасенками в
подвал полез…
– Да ладно вам… – сконфуженно поскреб в затылке
Степа. – С детства про корнеевский клад слышу, да и вообще, надо было
посмотреть, сами ж про старые дома объясняли…
– Замяли, – фыркнул Смолин. – Так чем у него
кончилось с книгой? Если деньги завелись… Издателя нашел? Они тут у вас вообще
есть?
– Да откуда у нас издатели… Это у вас в Шантарске на
этом можно деньги заработать, а у нас-то с чего? Типография совсем загибается,
там только районную газету и печатают, а больше и заняться нечем. Туда б он не
пошел, они сроду книгами не занимались. Может, у вас, в Шантарске? Хотя он к
вам вроде бы не ездил… Вы в музей сходите, если в самом деле интересуетесь, он
с тамошней директрисой был большим приятелем. Это меня она люто ненавидит, как
класс – они там у себя культурные ценности берегут, духовность блюдут, а я,
злой коммерсант, эти самые духовные ценности за деньги новым русским впариваю.
Вот и злобствуют – у самих-то ни копья, чтобы прикупить что интересное… Если вы
к бабке пойдете, на меня не вздумайте ссылаться – она меня на дух не переносит
и вас с порога наладит по тем же мотивам…
– Учту, пожалуй что, – задумчиво сказал Смолин.
– Ну, я пойду? А то времени уже…
– Шагай, Степа, – сказал Смолин рассеянно. –
Пора и мне на боковую, пожалуй…
Степа, однако, замялся в дверях:
– Василий Яковлевич… А вам про эти рисунки сильно
интересно?
– Ну, как тебе сказать… – осторожно ответил
Смолин. – Не так чтобы, но посмотреть бы не грех – Фаберже все-таки…
Только где ж они?
– Нет, я про ксеры…
– А что? – насторожился Смолин, не показывая,
конечно, виду.
– Я ж говорю – ксерил ему акварельки… Первая партия не
пошла, нечетко отпечатались… н у, знаете, как это бывает? Вторая тоже
получилась сикось-накось. Короче, я поменял картридж – мне как раз самому нужно
было рекламки шлепать – и вот тогда только пошло как следует… Тут как раз
привезли газировку и чипсы… Я замотался, короче, некогда было убираться, так
что кинул эти дерьмовые копии в подсобку вместе с бумагами на выброс… и они там
до сих пор лежат. Жду, когда накопится хламу, чтобы пригнать «Газельку» и
единым махом все на свалку… Там они и лежат, точно. Если вам интересно, приходите
завтра…
Великолепно изображая лень и равнодушие, Смолин протянул:
– Да зайду, пожалуй что, гляну. Не выкинь, смотри.
Мелочь, а интересно. Разгребусь с делами, зайду… Счастливо.
Оставшись в одиночестве, он встал, сел, снова встал,
прошелся по комнате мимо длиннющей книжной полки. Представления не имел, что и
думать, в голове царила совершеннейшая путаница. Присутствовала, конечно, явная
загадка – но не более того, господа мои, не более того. В конце концов, у Коча
и впрямь могли сохраниться эскизы, он мог быть причастен к созданию тех самых
семи исчезнувших яиц… Ну и что? И это – всё. Отсюда еще ничего не проистекает,
если быть реалистом, так что не надо с ходу строить чересчур уж
головокружительные гипотезы…
