Сидорыч, лет двадцать собиравший свою коллекцию, узрев
неведомый специалистам экземпляр (подлинный стопроцентно!), конечно же,
воспылал, воспламенился, как любой знаток на его месте. И ручаться можно,
барабанит сейчас по клавишам, с матом вопрошая у коллег по конторе, какого
хрена их подчиненные занимаются ерундой вместо дела… Отчего в скором времени
опять-таки проистекут интересные коллизии. Как бы там ни обернулось, очень
скоро у Летягина накрученные старшие пацаны начнут язвительно интересоваться,
чем он, собственно, занимается вместо серьезного дела. И будет означенный
товарищ приплясывать, как ужик на горячей сковородке… Боже упаси, никто не
будет нарушать закон и оказывать давление на следствие – но вот некие
закулисные кричалки, ворчалки, материлки вскорости произойдут…
Вот теперь можно было и предать себя в руки
правоохранительных органов. Смолин вылез из машины, перешел улицу на зеленый
свет и после недолгих неизбежных формальностей был допущен в здание РОВД, где,
прикинув нумерацию, поднялся на третий этаж, постучался в нужную дверь и был
призван внутрь.
В небольшой обшарпанной комнатке стояли два стола – один
свободный, а за другим восседала ничем не примечательная особа в штатском лет
сорока, чуток располневшая, со скучным лицом бухгалтерши. Собственно, не
восседала, а попросту пребывала – в унылом скудном интерьере.
– Здрасте, – сказал Смолин нейтральным тоном,
лишенным как подобострастия, так и напора. – Повесточка у меня тут,
свидетелем к дознавателю Кияшко…
– Я Кияшко, – скучным голосом сообщила
«бухгалтерша». – Давайте… Ну да…
И на ее физиономии отразилось еще большее уныние – от
предвкушения новой бумажной бодяги, конечно. Стол у нее и без того завален
папками, из которых, как тесто из квашни, лезли листы, листики, бланки пустые и
бланки заполненные. Устраиваясь на шатком стуле, Смолин прикинул первые
впечатления. Реальный дознаватель, как правило, и есть такая вот унылая баба,
едва виднеющаяся из-за вороха осточертевших ей бумаг. Времена нынче спокойные и
стабильные, а потому давным-давно канули в безвестность яркие типажи прошлого
царствования вроде Даши Шевчук, незабвенной Рыжей. Как-то так получилось, что,
когда пришел стабилизец, как-то скучно и незаметно улетучилась Рыжая из органов
(вряд ли по своему горячему желанию), спокойно осела на хорошей пенсии, благо
нешуточная выслуга дозволяла, – и сейчас тихо-мирно работала у Равиля в
его агентстве. Наступили времена, когда в некоторых конторах сильные личности
оказались не ко двору…
Кияшко Н. В. тем временем извлекла прекрасно знакомый
Смолину по прошлой жизни бланк протокола и нацелилась на него дешевенькой
авторучкой:
– Значит, Смолин Василий Яковлевич…
– Ну, если точно, как в официальных бумагах полагается,
то не Смолин, а Гринберг, – сказал Смолин и, предупреждая вопросы, положил
на стол раскрытый на соответствующей странице паспорт. – По старой памяти
меня кличут Смолиным, но я уж семнадцать лет как Гринберг. По бывшей жене.
Романтическая была история, но рассказывать долго, да и зачем вам?
Он улыбнулся мечтательно и широко – про себя, разумеется.
Все именно так и обстояло, паспорт был самый настоящий: на соответствующей
страничке стоял штамп о заключении брака с гражданкой С. М. Гринберг, а на
другой – о расторжении брака законным образом.
Милейшей особой была Сонечка Гринберг, восторженная
сионистка из потомственных интеллигентов. Другая бы на ее месте содрала за
подобную услугу приличные бабки, а вот идеалистка Соня, всерьез проникшись
житейскими горестями утратившего все свидетельствующие о его еврействе
документы В. Я. Смолина (житейские перипетии родителей, вихри враждебные
государственного антисемитизма и все такое прочее), пошла навстречу совершенно
бесплатно, добрая душа…
Тогда, в девяностом, Смолин, как и многие, не то чтобы боялся
каких-то жутких катаклизмов на шестой части света, но всерьез задумывался: а не
пойдут ли дела так, что придется сваливать? Не хотелось ужасно (кому он был
нужен за рубежами Отечества, где в тамошний антикварный бизнес вклиниться было
невероятно трудно), но времена настали такие, что поневоле дрожь до пяток
прошибала и никто ничего не понимал…
Одним словом, тут и подвернулась Сонечка, с которой Смолин
по всем правилам расписался – при полном одобрении интеллигентных родителей,
тоже жаждавших помочь хорошему мальчику. Если бы приперло и пришлось бы
вставать на крыло, то в этом случае Маэстро успел бы поработать со смолинским
свидетельством о рождении так, что ни одна зараза в Эрец Исроэл не обнаружила
бы подделки – кучу народу Маэстро обратил подобным образом в еврейство, и ни
один из них на земле обетованной не оскандалился.
Какое-то время Смолин (ах, пардон, Гринберг!) прожил в
Шантарске практически полноправным евреем – даже синагогу навещал, старательно
припадая к истокам. В некотором смысле прекрасные были времена: достаточно было
по поводу и без повода завопить истошно: «Люди добрые, гевальт! Черносотенцы
еврея мордуют!», как на подмогу выскакивала толпа перестроечных интеллигентов,
не склонных вдумчиво разбираться, за что именно мордуют еврея и существуют ли
черносотенцы в природе вообще. Ну, а облеченные властью лица, в том числе и
доблестные представители органов, узрев могендовид на шее, старались без особой
нужды не связываться. Прекрасные были времена, право, даже жалко, что они ушли
в безвозвратное небытие…
Ну с тех пор много воды утекло. Перестроечные интеллигенты
частью вымерли, частью оказались на помойке истории, на вопли об антисемитизме
не спешат реагировать мгновенно, а стараются, циники, разобраться в сути дела.
На мифических черносотенцев теперь мало что свалишь, их в стране полтора
идиота, три болвана да еще разве что постаревший Эдичка Цитрус. Соня Гринберг
на земле предков давным-давно избавилась от романтического идеализма, владеет
тремя кафе в Тель-Авиве и двумя в Хевроне, причем дела у нее идут успешнейшим
образом: оказалось нежданно, что ее жизненное призвание как раз в том и
заключалось, чтобы стать процветающей рестораторшей. Даже перезванивается с ней
Смолин иногда, благо все попытки вытащить бывшего супруга в Израиль Сонечка давно
оставила, ей теперь не до сионистской романтики: поставщики, официанты,
налоговая, местные власти и прочие бытовые хлопоты – какая уж тут романтика и
личный вклад в святое дело алии…
– Гринберг, значит…
– А вы что, супротив нас, евреев, что-нибудь имеете? –
спросил Смолин без всякого запала, просто развлечения ради.
– Ох, да ни против кого я ничего не имею, мне б с вас
показания снять… – не поднимая глаз от протокола, откликнулась Кияшко Н.
В. – Под судом и следствием, конечно, не состояли…
– Конечно, – нагло солгал Смолин.
Строго говоря, он не лжесвидетельствовал.
Гражданин Гринберг под судом и следствием не состоял отроду,
он за Смолина не ответчик.
Благо все судимости (тут уж Смолин в свое время озаботился)
давным-давно законнейшим образом погашены, так что все в порядке…
