В тишине, в лунном свете он поднялся на чердак по старинной
крутой лестнице. И оказался в совершеннейшем мраке – единственное слуховое
окошечко он сам еще вечером тщательнейшим образом завесил куском брезента,
чтобы и лучик света наружу не проник.
Посветил крохотным фонариком, вмонтированным в
зажигалку, – автомобильный чемоданчик с инструментами, конечно, на месте.
Как и короткий ломик с выгнутым концом, пластиковый пакет с зубилами-стамесками
и прочими причиндалами. Подсвечивая себе тускловатым, призрачным синим светом,
Смолин прошел к балке, на которой был присобачен старомодный выключатель, годов
еще пятидесятых, с двумя пластмассовыми штырьками: один торчал наружу, другой
сидел в гнезде по самую маковку.
Нажал верхний – и тот вошел в гнездо, а нижний,
соответственно, выскочил на всю длину. Вспыхнула лампа на сто пятьдесят ватт,
лично вкрученная Смолиным после тщательного осмотра ветхой проводки и старинной
розетки.
Светло стало, конечно, но никак нельзя сказать, что чердак
залило ослепительным сиянием. Лампочка была одна, а чердак обширный, этак
пятнадцать на пятнадцать, в четырех местах пучком, веером расходились массивные
балки из цельных бревен, поддерживающие крышу. Справа громоздились старинные
купеческие лари – три сундука, обитые проржавевшими железными полосами,
настолько неподъемные, что их, надо полагать, вперли сюда после постройки дома
и более уже не двигали. Все, что там было, грузчики выгребли, так что лари
интереса не представляли. Смолин их уже успел тщательно осмотреть и был уверен,
что там нет никаких придумок вроде двойного дна или стенок, или крышек.
Совершенно неинтересные лари. Под ними вряд ли есть тайники – ну кто, когда дом
строили, мог что-то такое предполагать? В самом начале царствования могучего,
казавшегося несокрушимым Александра Третьего? Такие тайники у купцов историей
антикварного дела и кладоискательства не отмечены…
Он стоял посередине чердака. От вееров толстенных брусовых
балок легли диковатые тени.
Стояла совершеннейшая тишина, пропахшая пылью и, если
кому-то кажется, что так будет не в пример романтичнее, дыханием чуть ли не
полтора столетия. Одним словом, условия для работы – идеальные.
Теперь и начиналось самое интересное: экономя время, нервы и
силы, попытаться сразу отмести те местечки, где тайника заведомо быть не может…
Федор Степанович Коч был не романтичным гимназистом, а человеком пожилым,
степенным, с вологодской крестьянской закваской, он просто обязан был
действовать обстоятельно, качественно, семь раз отмерив, один отрезав, так,
чтобы сразу и наверняка…
Частенько, судя по немалому опыту находок на чердаках,
разнообразные вещички (от маузеров до свертков с деньгами) заворачивали во
что-нибудь и без особых затей засовывали куда-нибудь за балки, под перекрытия,
в укромные уголки. Смолин подобные места, конечно же, начал тщательно
осматривать в первую очередь, но лишь в качестве первого этапа. Вообще-то, и
такие немудрящие тайники надежно сохраняли укрытое долгими десятилетиями, иные
из них обнаруживаются даже сегодня (а иные, логически рассуждая, до сих пор не
обнаружены), но у Коча имелось ведь нечто особое, и он, к бабке не ходи,
рассуждал иначе…
В узких местах, где можно что-нибудь засунуть, ничего не
обнаружилось, как и следовало ожидать. Потом Смолин уже не так скрупулезно
осмотрел балки – для очистки совести. Чересчур глупо было бы выдалбливать в них
тайники – бросалось бы в глаза, как пьяный поручик Ржевский среди благонравных
гимназисток.
Пол тоже отпадал. Он был выстелен солидными досками примерно
в дюйм толщиной (Смолину было сейчас не до того, чтобы вспоминать, сколько это
будет в тогдашних российских мерках). Нигде ни единого сучочка – чтобы гниль не
пошла, в те времена любой строитель или подрядчик, прохлопавший
одну-единственную доску с сучком, навсегда потерял бы репутацию и мог заранее
готовиться кончить жизнь под забором в обнимку с четвертью сивухи – кто бы его
после такого нанял?!
Чересчур много трудов пришлось бы приложить, чтобы поднять
даже одну доску и оборудовать тайник под нею – длиннющие, на совесть сбитые,
возиться пришлось бы чертову уйму времени – а тайник опять-таки будет бросаться
в глаза… И все же Смолин, то приседая на корточки, то перемещаясь так, словно
шел вприсядочку, то без церемоний ползая на коленях, а то и на брюхе, осмотрел
весь пол. И в который раз похвалил старых мастеров – доски лежали идеально,
прилегали плотно, в жизни их не тревожили…
Слуховое окошко он осмотрел еще три дня назад, по светлому
времени – нет, никто не разбирал черепицу, опять-таки работа была бы тяжелая, а
риск обнаружения – максимальный.
Оставалось самое интересное, самое вероятное. По периметру
там, где наклонная крыша соприкасалась с полом, все это протяженное
пространство было тщательно забито вертикально положенными досками – длинными,
конечно, массивными, конечно, но не идущими ни в какое сравнение с просто-таки
монументальным половицами.
И Смолин понял, что наступило главное. Либо он был прав,
либо – не повезло. Он не поколебался бы отодрать все до единой доски, погонных
метров этак шестьдесят (сам он именно там бы и прятал), но спешить не стоило,
этот мартышкин труд можно и оставить на потом…
И вновь, где на корточках, где скрючившись в три погибели,
где ползком (вывозившись к тому времени по уши в сухой пыли, паутине и вовсе уж
непонятном мелком мусоре) он двинулся вдоль этой полосы потемневших от времени
досок высотой с ладонь. Он не исследовал пока что сомнительные места – просто
накрепко запоминал, впечатывал в память вид этого сооружения, длину, места
стыков, шляпки гвоздей, утопленные заподлицо с досками, иногда осторожненько
поддевал стамеской доски там, где они соприкасались с половицами или внутренней
поверхностью крыши.
Заняло это чертову уйму времени, но потом он, грязными
пальцами поднося ко рту первую за несколько часов сигаретку, мог с уверенностью
сказать, что видит в уме шестьдесят метров досок так, словно сам их старательно
приколачивал.
И, еще раз, уже мысленно, пройдя вдоль них, отметил
странность. Даже не одну, а две.
В двух местах, расположенных примерно напротив друг друга
доски были нестандартной длины. Только в этих двух местах. Повсюду, по всему
периметру доски были строго одинаковой длины, что-то около полутора метров
(надо полагать, два аршина), а в помянутых местах красовалось по две доски
половинной длины.
Он не знал, то ли это, долгожданное. Но другого столь
подходящего для тайника места просто-напросто не имелось. Смолин, выбрав
мысленно между двумя местечками, подошел к тому, что располагалось со стороны
слухового окна. Аккуратно постукивая молотком, загнал стамеску между доской и
крышей, осторожно нажал…
Тягучий скрип показался пулеметной очередью. Он работал
неспешно, старательно. Вскоре короткая доска была выдернута со своего места, а
там и вторая. Распластавшись на полу. Смолин посветил туда фонариком.
Пустышка. С первого взгляда видно. Совершенно пустое
пространство треугольного сечения. Ничего, кроме пыли – справа, и слева от
проделанной им дыры – то же самое.
