В общем, все достояние Коча, сохранившееся, надо полагать,
после скитаний по взбаламученной державе. Только один предмет с содержимым
бумажника не гармонировал: странной формы кусочек плотного картона, походивший
на квадрат, разрезанный ножницами по извилистой, прихотливой линии. На нем
выцветшими синими чернилами крупно выведены цифра «семь» и твердый знак.
Настал момент, который Смолин оттягивал… Он взялся обеими
руками за второй комок ткани – уже прикидывая в уме, что обнаруженный им тайник
занимает примерно половину открывшегося за вынутой доской пространства.
Потянул, отворачивая лицо от взметнувшейся сухой пыли. Выдернул. Отбросил.
И там, внутри, вплотную к косо опускавшейся крыше, лежал
продолговатый ящичек из темного дерева длиной поболее аршина, шириной
сантиметров в пятнадцать. Из простых, не лакированных, некрашеных планочек – но
сработанный чертовски аккуратно, несомненно, обработанный наждаком: свет
фонарика отразился от гладкого дерева, какого-то, сразу видно, благородного, уж
никак не прозаического, во множестве произраставшего в России.
Когда Смолин протягивал руки, ему казалось, что он спит и
видит завлекательный сон. Голова кружилась, сознание плыло. Он плохо
представлял, сон вокруг или явь, на миг перед глазами все дрогнуло, поплыло…
Стиснул ладонями торцы, потянул ящичек на себя – аккуратный
ящичек, не тяжелый и не легкий, соразмерный такой… Тот легко поддался. К тому
времени Смолин уже разглядел на обращенной к нему стороне два плоских маленьких
крючочка.
Большими пальцами рванул их вверх, порезал подушечку пальца
правой, но не почувствовал боли. Внутри была плотная бумага, покрывавшая нечто,
вздымавшееся семью выпуклостями. Вот ее Смолин приподнял кончиками пальцев, с
величайшей обходительностью, словно был сапером и извлекал взрыватель из
сложной мины.
Действительно, ящичек разделен тоненькими перегородками на
семь отделений, и в каждом возвышается продолговатый предмет, опять-таки
тщательно обернутый бумагой.
Запустив растопыренные пальцы в крайнее правое гнездо,
Смолин осторожно потянул. Предмет подался легко. Бумага, под ней тонко
выделанная замша, под ней просыпавшаяся на колени мелкая пробковая крошка, еще
бумага…
Он стоял на коленях, держа обеими руками яйцо размером в два
раза больше обычного куриного, покоившееся на изящнейшей подставке: вычурное
кольцо, три фасонных ножки… Яйцо было покрыто причудливым узором, сразу
вызывавшем в памяти нечто восточное (как и общий стиль подставки), а в крупные
ячеи золотого узора проглядывала чудесная даже в тусклом свете фонаря
желто-палевая эмаль, гильотинированная, то есть наложенная поверх чеканного
узора по металлу.
Не было ни мыслей, ни чувств – одно восторженное оцепенение.
Неизвестно, сколько времени прошло, прежде чем Смолин, усмотрев миниатюрный
золотой крючочек, с превеликой осторожностью поддел его ногтем, и верхняя
половинка яйца откинулась на двух изящных золотых петельках.
Внутри помещался золотой одногорбый верблюд с восседавшим на
нем всадником. Чалма, белый эмалевый балахон, даже черты лица – все было
исполнено с поразительным совершенством, так что не было смысла гадать, кто был
автором. Вопрос из кроссворда: знаменитый ювелир царских времен, первая – «эф»,
последняя – «е». Да, вот именно…
Вот и отыскалась исчезнувшая невесть когда семерка
пасхальных яиц Фаберже, которые планировалось поднести императорской фамилии
весной семнадцатого года. Нет смысла торопиться разворачивать другие – нечему
там оказаться, кроме как шестерке остальных. Это, должно быть, и есть «Бедуин»
– а в ящичке, конечно же, «Кедровая шишка», «Розы», «Русалка», «Радуга»,
«Соловьиный куст» и «Золотой петушок»… Нашел. Никому не повезло, а он нашел…
Когда схлынуло наваждение, оцепенение, блаженная нирвана,
оказалось, что Смолин уже не стоит на коленях, а лежит, опираясь на левый
локоть, не сводя глаз со стоявшего рядом с ящичком «Бедуина», уже закрытого.
– Прелесть, конечно… – раздался совсем рядом
голос, исполненный странной смеси восторга и издевки.
Смолина прямо-таки швырнуло в сторону, словно сильным ударом
тока. Он вскочил на ноги, мгновенно покрывшись холодным потом от макушки до
пяток. Издал сквозь зубы нечто вроде животного рычания – настолько э т о
оказалось неожиданным. В первый момент он ощутил не испуг, не злость – лишь
неимоверную досаду оттого, что какая-то сволочь грубо, без позволения
вторгалась в зачарованное созерцание.
Сволочь эта, как он моментально определил, в миру звалась
Николаем Петровичем Евтеевым, скромным тружеником музейного фронта,
предивинским тихим мышонком. Мышонок, надо признать, в данный конкретный момент
выглядел отнюдь не безобидной мышкой-норушкой – потому что в руке у него,
стоявшего метрах в пяти от Смолина, все еще боровшегося с учащенным
сердцебиением, чернел небольшой пистолетик. ТК, или «тульский Коровина»,
довоенное табельное оружие как армейцев, так и партийных функционеров. Калибр
невеликий, шесть тридцать пять, но на близком расстоянии и эта игрушка способна
вмиг отправить в те загадочные края, где никому нет дела до антиквариата и
прочей мирской суеты…
– Он настоящий, – сказал Евтеев, нервно облизывая
губы, – заряжен. Звук получится тихий, так что вы не дурите…
Смолин справился с первым потрясением – это было нетрудно,
особенно в этаких вот обстоятельствах, когда цинику вроде него совершенно
неясно было, о чем жалеть в первую очередь – о собственной шкуре или о
ящичке-сокровищнице.
– Господи ты боже мой, – медленно сказал он, крутя
головой, – так вот это кто… Я-то ожидал кого-то совершенно другого полета
– волка, зверя, хитреца, проныру… А – это ты, Колюнчик…
– Вот и выходит, что самомнение подвело, а? –
бросил Евтеев.
Он волновался, сразу было видно. Чертовски. Поминутно нервно
сглатывал несуществующий комок, облизывал пересохшие губы, подрагивал всем
телом. Но рука с пистолетом не особенно и дрожала, а взгляд… Взгляд, пожалуй
что, был отнюдь не мышиным, гораздо более зверским…
– Так вот это кто… – повторил Смолин с неожиданной
брезгливостью.
– Сделал я тебя все же, а? – криво ухмыльнулся
музейный деятель. – Бог ты мой… – его взгляд так и лип к стоявшему на
полу ящичку, к «Бедуину». – Столичная штучка, ага… Тебе бы сообразить, что
мы тут не глупее, мы просто живем в глуши, вот и все… Приперся на готовенькое,
скот… Положи его в ящичек, аккуратнее… Кому говорю!
Смолин наклонился, аккуратнейшим образом уложил «Бедуина»,
но крышку ящичка закрывать не стал. Покосился вправо – там, всего-то в шаге,
лежал на расстеленной бумаге браунинг Коча… нет, не успеть, ни за что не
успеть, там наверняка нет патрона в стволе, да и смазан густо, в том числе
наверняка и внутри… Будь даже пистолет готов к бою, Евтеев все равно опередит,
он не спецназовец и не призовой стрелок, но в этой ситуации не нужно много ума
и справности, чтобы быстро нажать на спуск.
– Пушечку ногой отбрось, – распорядился Евтеев,
кривя рот, все так же дергаясь от переполнявших его эмоций. – Вот так.
Встань попрямее, руки подними…
