Если мы напьемся и начнем бить друг другу морды, пусть даже прямо на крыше, среди баллонов с газом, — Леня не будет иметь никаких проблем с законом.
Леня жадный, но не рвач, он любит деньги и калькулятор — маленький, плоский — носит в нагрудном кармане, рядом с паспортом; но любит также и покой. Он мне нравится. Как всякий владелец строительного бизнеса, Леня много лет возводил в Подмосковье собственный особняк. Никуда не спешил: в нынешнем году — фундамент, в следующем — стены, на третий год — крыша, на четвертый — окна, двери, отделочные работы. Шло время, дом прирастал верандами, отопительными системами, — наконец Леня радостно въехал вместе с женой, двумя детьми и матерью, места хватало на всех, был предусмотрен даже зимний сад, — но вдруг обнаружилось, что Леня такой не один, вокруг появились десятки, сотни тысяч обеспеченных мужиков, все они купили себе автомобили, земельные участки и затеяли собственные стройки. Леня попал в капкан. Жить в его загородном имении было можно, но вот доехать от дома до Москвы — нельзя. В сезон, с апреля по ноябрь, Леня просыпался в пять утра, выезжал в шесть, чтобы в девять быть в офисе либо на объекте.
Иногда недосып сказывается на поведении: Леня кричит, называет нас лентяями, угрожает урезать заработную плату и призывает брать пример с него, встающего с первым лучом солнца. Мы киваем, а потом, когда шеф уезжает на своем подержанном японском вездеходе, — качаем головами. «Ишь блядь какая», — говорит Егорыч, а я и Моряк ухмыляемся.
Мы представители нижнего класса, а Леня — среднего. Классовых противоречий никто не отменял. Мы не понимаем проблем Лени, он не понимает наших проблем, и никогда не поймет. Только я, бывший банкир, понимаю своего начальника, и то — отчасти, поскольку в среднем классе прожил недолго, всего два года, и не успел приобрести мидл-классовое сознание.
Вездеход Лени — нарядного желтого цвета. Неделю назад я купил своему сыну новогодний подарок, радиоуправляемый игрушечный автомобиль, и тоже выбрал вариант в желтом корпусе. Денег у меня мало, и думать о крупных приобретениях приходится заблаговременно; кстати, это дисциплинирует.
Помимо машины, Леня имел и мотоцикл. В начале лета инспектировал объекты каждый день: куртка с наплечниками, шлем, краги, ковбойская походка. Хвалился, что теперь не имеет проблем с пробками, легко пронзает любое автомобильное стадо на своем хромированном «Судзуки интрудер», и сам выглядел при этом очень браво, как настоящий интрудер, то есть «агрессор». Однако уже в середине июля мотоцикл куда-то исчез. На мой вопрос Леня, скривившись, ответил, что двухколесный транспорт слишком неудобен, и вообще, у настоящего мужика меж ног должны быть только яйца. Потом выяснилось: Леня разбил мотоцикл и сам едва не погиб; испугался и зарекся изображать интрудера на московских трассах, где и без Лени полно интрудеров всех мастей.
…Обед: сидим в подвале, едим каждый свое. Я, Моряк и Равиль обходимся хлебом, сыром и чаем. Нам не жаль собственных желудков, мы считаем себя «мужчинами в черной полосе» и ждем момента, чтобы уйти из кровельной коммерции в более чистый и денежный бизнес. У Егорыча и бугра Петрухи все иначе: они достают из пакетов стеклянные литровые баночки, внутри — домашнее картофельное пюре с тушеным мясом. Еще, как правило, огурчики — соленые либо свежие, лучок и редисочка. В отдельном мешочке — черный хлеб. Егорычу и Петрухе еду готовят жены. У меня и Моряка тоже есть жены, но они — девушки другого поколения, они не хотят пребывать в нижнем классе, им не нравится, что их спутники жизни трудятся на тяжелой низкооплачиваемой работе. Спутникам жизни — то есть нам — это тоже не нравится, но мы с Моряком недавно вышли из тюрьмы, и на чистую работу нас никто брать не спешит. А просить знакомых, унижаться — не хочется. Нам с Моряком пришлось временно послать жен к черту. Шестой месяц мы с ним обедаем хлебом, сыром и чаем.
Сидим вчетвером, пятый — Равиль — ушел за водкой, сегодня его очередь. На пятерых, скидываясь, берем литр: по стакану на рыло и еще посошок. Когда бугор Петруха, опустошив очередную баночку картошки с мясом, впервые достал бутылку и налил себе полный граненый стакан, я очень удивился. Пятнадцать лет назад, едва закончив школу, я почти год проработал плотником на стройке, и в те времена алкоголь днем никто не пил. За пьянство на рабочем месте увольняли, делая в трудовой книжке позорную отметку: «за нарушение трудовой дисциплины». Сейчас — демократия, можно пить хоть с утра, но бугор с утра не пьет, у него своя дисциплина, он пьет в обед.
Сейчас и мне нравится пить в обед. Двести граммов — не доза, особенно если наверху, на крыше — плюс пять и ледяной ветрюган. Алкоголь согревает, и еще: водка очень калорийна, и работать руками в пьяном состоянии — особенное удовольствие. Конечно, если работа не связана с подниманием тяжестей; но большинство пролетариев и стрезву не очень любят поднимать тяжести.
В два часа дня продолжаем. Во хмелю катаем веселее, шибче. Чем ближе конец дня — тем лучше себя чувствую. Вспоминаю школу в Троице-Лыково: пожалуй, то был лучший объект за весь сезон. Единственный недостаток — заканчивали не раньше десяти вечера. Таково правило, ничего не поделаешь. Весь световой день, с одним выходным в неделю, а то и вовсе без выходных, — именно за это нам платят так много. Триста пятьдесят в месяц. Кстати, там, в школе, я не пил в обед, а вечером — только пиво. Не та обстановка. Жара, короткие теплые ливни, совершенно дачная аура: поставив последнюю секцию забора, умывались на улице из ведра, выпивали по бутылке ледяного пива и шли купаться — грубые, воняющие потом пролетарии, с руками, сплошь покрытыми ссадинами, с дочерна загорелыми животами. Забор делали тут же, возле школы; пижоня, голыми по пояс орудовали электросваркой, а загар от электрической дуги будет покруче, чем в солярии. Двенадцатичасовой рабочий день, в обед — хлеб с сыром, вечером — пиво, грязные портки снял, чистые надел, при том что вторые не сильно чище первых, тапочки пластиковые протер влажной тряпочкой, полотенце подхватил — и на пляж, в прохладную воду. Десять минут поплавал, — выходишь, чувствуя ломоту во всех мышцах, включая мельчайшие, и всерьез гордясь, что мышцы — есть.
В ветреные дни по воде скользили на своих досках виндсерферы, ловя ветер в треугольные паруса немыслимых синтетических цветов, чья непристойная яркость была особенно заметна на фоне благородного заката, — но мы с Моряком, валяясь на теплом песке, только посмеивались. Спортивная молодежь, классово чуждая нам, выглядела несколько комично. Одетые в броские дорогие комбинезоны, они вытаскивали на берег свои броские дорогие паруса, тщательно упаковывали в броские дорогие чехлы, погружались в броские дорогие машины, меняли комбинезоны на броские дорогие шмотки и уезжали целыми кавалькадами; они любили броское и дорогое, а не волны и не ветер.
Моряк когда-то окончил академию водного транспорта, а до того, подростком, несколько лет ходил в Школу юного моряка, — он все знает про паруса, галсы, фок- и грот-мачты; выпив еще бутылку пива, он презрительно цедил, что таким серферам надо тренироваться дома, в ванной.
Хорошо было в Троице-Лыково, думаю я. Давно уже мне не было так хорошо, как этим летом.
Однако у поздней осени свои преимущества: в пять часов вечера уже совсем темно, и бугор Петруха дает команду сворачиваться.
