Мужичок разложил на капоте «план»: расчерчено, пронумеровано, по краям замусолено, заверено печатью, многие квадратики заштрихованы — это, стало быть, уже проданные участки. За участок просили от двух до трех тысяч долларов, всего участков было около двухсот, и я, московский деятель, расторопно подсчитав, вывел цену всего поля: полмиллиона. Прохиндей встал возле колышка, мама подошла, посмотрела направо, налево, втянула носом клеверный дух, перевела взгляд на меня и спросила:
— Ну, чего?
— Тебе решать, — ответил я.
— Нет, — сказала мама твердо. — Тебе.
Вислоусый улыбнулся.
— Берем, — сказал я.
«Два участка, почти полгектара, в шестидесяти километрах от столицы, пять тысяч долларов, я столько зарабатываю за два месяца — надо брать не глядя» — так подумал московский деятель и стал плотоядно наблюдать, как вислоусый заштриховывает два квадратика и сбоку пишет фамилию.
Мама хитро посмотрела и достала из сумки фотоаппарат.
— Запечатлей меня. Для истории.
И я щелкнул ее на фоне розового пространства, синего неба и меланхолической коровы. Вислоусый деликатно отошел в сторону, и за эту деликатность я тут же простил ему пивное пузцо и вороватую ухмылку. Все-таки человек понятие имеет — значит, не все потеряно в генофонде, несмотря на водку и углеводородную халяву.
Поехали обратно, прямиком через поле, мама молчала — мечтала о доме с верандой и камином, розовое поле было огромно, и вдруг я увидел в том месте, где особенно густо бушевала трава, черную согнутую спину; женщина выпрямилась, посмотрела из-под руки, почти старуха, в руке дерюжный мешок, в другой — ржавый серп. Резала кроликам клевер.
Жаль ее, подумал я. Кончилось ее время. Через четыре года здесь будет город-сад. Менеджеры среднего звена понастроят красно-кирпичных особняков и начнут, охмелевшие от свежего воздуха, непрерывно жарить шашлыки и носиться на квадроциклах, распугивая деревенских кур.
У поворота на шоссе вислоусого уже поджидали новые покупатели: он, она, новенький джип, маленькая томная собачка в шикарном ошейнике.
Для оформления бумаг и уплаты денег следовало ехать в Москву, в главный офис. Оформление оформлением, но с уплатой решено было не спешить, и на следующий день я, как самый дошлый, отправился на разведку.
Почти центр, до Кремля — десять минут быстрым шагом, Вторая Тверская-Ямская, просторные комнаты, кожаные диваны. Все очень солидно, кроме самих сотрудников. Три разбитные мамзели лет двадцати пяти и юноша. Но если мамзели были вполне приемлемые — белый верх, черный низ, дежурные улыбки, — то мальчик выглядел ужасно: черный, кудрявый, нескладный, огромные руки, мощный цыганский нос — и десяток колец в ноздрях и ушах. Пирсинг. С этими отвратительными кольцами малый походил на юного Вельзевула. Впрочем, он и в ус не дул: бодро сбирал с гостей деньги. Гости были, да. Помимо меня — еще две пары покупателей, в годах, одетые скромно и прилично. Новоиспеченные землевладельцы, городские люди, не совладавшие с тоской по мотыгам, теплицам и колодезной воде. Сейчас таких много, горожане яростно рвутся к почве. «Хорошо иметь домик в деревне!» — один из самых популярных рекламных лозунгов. Сочинители реклам хорошо знают болевые точки соотечественников.
Я представился.
— Да, да, — деловым тоном сказала одна из мамзелей. — Знаю про вас. Очень приятно. Вы резервировали места номер восемьдесят пять и восемьдесят шесть.
— Девушка, — сказал я. — Разве так можно? Места — на кладбище, а я резервировал участки.
Мамзель скупо улыбнулась. Офисная блузка ей не шла, и юбка показалась мне так себе, дешевая; если попа маленькая, черную юбку лучше не носить. Но вот ноги, икры и лодыжки, приподнятые высокими каблуками, — тут все было идеально, как будто струны на колки натянуты. Я засмотрелся. Сходство женской ноги со скрипичным грифом общеизвестно.
Мамзель продефилировала в направлении шкафа, достала папку, из нее — лист бумаги.
— Вот договор. Читайте. Если замечаний нет, подписывайте. Альберт примет у вас деньги.
«Его еще и Альбертом зовут», — подумал я и сказал:
— Подписать — это завсегда. Но давайте не будем пока беспокоить Альберта. Вот тут у вас написано: «…в лице генерального директора Крестовской Эн Бэ». Госпожа Крестовская Эн Бэ — это вы?
— Нет. Госпожи Крестовской сегодня не будет.
— Жаль. А вот это самое поле… рядом с деревней Дальней, Ногинского района. Оно принадлежит вашей фирме?
— Практически да. Межевое дело в стадии оформления.
— Покажьте документ, — попросил я. — Где написано, что земля принадлежит вашей фирме. Интересуюсь посмотреть.
И опять улыбнулся.
«Интересуюсь посмотреть» — так у нас в камере урки говорили, когда играли в карты.
Мамзель пожала плечами. Вытащила из шкафа еще одну мощную папку. И вторую, и третью. Взглянула с вежливой мудрой печалью — иными словами, как на полного идиота, — и осведомилась:
— Вы специалист?
— Бог с вами, какой я специалист. Лох деревенский, всю жизнь — в навозе, слаще морковки ничего не пробовал…
Хотел еще пальцем под носом провести и носом шмыгнуть, как бы сопли утереть, но подумал, что это будет перебор.
— Тогда вы мало что поймете.
— Ничего, ничего, — сказал я. — Слава Богу, читать обучены.
Мощные офисные папки-файлы, совсем новые, у меня в конторе таких тоже — два полных стеллажа, на корешке у каждой — круглая дырка, укрепленная металлом, чтобы сподручнее было палец туда сунуть и выдернуть картонное чудище из плотного ряда других, таких же. Весу было в каждой — килограмма три.
— Мне бы чаю, — попросил я.
— Разумеется, — проскрежетала мамзель.
— Девушка, вы не думайте ничего такого. Я верю, у вас солидная фирма, это сразу видать. Вона какие тут креслы мягкие…
— Я не думаю ничего такого.
— …мне просто ваша походка нравится.
— Вот как.
— Вы, между прочим, не замужем?
— Между прочим, замужем.
— Жалко.
— Сколько сахара?
— Шесть кусочков.
Бумаги оказались бледными ксерокопиями, и не один роман можно было, наверное, сочинить, изучив все три папки от начала до конца, ибо каждый документ свидетельствовал о позоре и сугубой дремучести моего народа. Десять килограммов документов; сплошь договоры купли-продажи. Я тут же вспомнил старуху, ржавым серпом добывающую клевер для своих кроликов. Поле никто не обрабатывал, зато его бесконечно, на протяжении многих лет, продавали. Бурно. По частям, друг другу, третьим и четвертым лицам, круг землевладельцев бесконечно расширялся, возникали и исчезали фермеры, нотариусы, главы администраций, фамилии сплошь русские: Федосеевы, Оськины, Давыдовы, Потаповы и Гладковы; о поле, поле, кто тебя засеял заключенными договорами? Я решил попросить еще одну чашку чаю, но в офис явились очередные покупатели, и моя наяда устремилась их окучивать.
