Господин Дегтяренко с некоторым неудовольствием втянул
ноздрями воздух – запахи отовсюду долетали отнюдь не гламурные. Моментально
определялось, что кто-то поблизости держит свиней, а его соседи вовсю
пользуются обычным фанерным сортиром. И все такое прочее, вплоть до тощей собаки
беспризорного вида, которая как раз старательно справляла нужду чуть ли не под
колесом «паджеро».
– Куда прикажете? – с нескрываемой иронией
поинтересовался Дегтяренко.
Смолин кивнул в сторону невысоких покосившихся ворот. Во
дворе располагалась убогая избушка, вполне может оказаться, помнившая еще те
времена, когда легендарный царский пристав Мигуля с единственным на всю
губернию ротвейлером гонял тут преступный элемент. Посеревшие бревна, крыша
прохудилась, в крохотном палисаднике не цветики идиллически произрастают, а
набросаны какие-то ржавые железяки и, вовсе уж ни к селу ни к городу, валяется
длинная жестяная вывеска «Баня № 43».
С той стороны ворот заливалась визгливым лаем собачонка,
судя по скудному голоску, небольшая. Смолин без церемоний подошел к калитке и
загрохотал в нее кулаком. Сначала последствий не было никаких, потом заскрипела
дверь, и чей-то пропитой голос рявкнул хрипло:
– Какого… вашу… долбитесь… на…?
– Отворяй, Сергеич! – крикнул Смолин. – Это
я, с клиентом!
– С фуентом… – заворчали внутри.
Но тут же, судя по звукам и яростному мату, хозяин загнал
шавку в сараюшки, запер и неторопливо отпер калитку. Пригляделся, отступил на
два шага:
– Заходите, коли приперлись…
Это был субъект лет семидесяти, худющий и нескладный, в
трехдневной щетине на впалых щеках. Будучи босиком, он тем не менее щеголял в
замызганном костюме в полосочку (пиджачишко поверх тельняшки с прорехой на
худом пузе, на лацкане две медали с засаленными, потерявшими вовсе цвет
ленточками: «За освоение целинных земель» и «За трудовое отличие». От него
распространялась волна застарелого перегара и прочие, столь же предосудительные
ароматы.
Покачавшись и поморгав, он неожиданно повернулся и, не
оглядываясь, зашлепал босыми ногами в дом. Смолин ободряюще кивнул спутникам и
первым направился следом.
Миновав темные сени, они оказались в большой и единственной
комнате, обилием меблировки, в общем, не страдавшей: огромный покоробившийся
шифоньер из прессованной фанеры, шкафчик, наподобие кухонного, постель, стол,
парочка стульев. Справа, за лишенным двери проемом, располагалась крохотная
кухонька с большой русской печью и мириадами мух.
Хозяин торопливо плюхнулся за стол, где стояли полупустая
поллитровка, кусок газеты со ссохшимися солеными огурцами и буханкой хлеба, а
также консервная банка, переполненная окурками. Налил себе в пластиковый
стаканчик, выпил, поморщился и сообщил:
– Вот, стул свободный, если кто желает… А может, водки
кому?
Новоприбывшие, мельком обозрев предлагаемое, дружно мотнули
головами, причем Инга даже отодвинулась подальше от стула, словно опасалась,
что ее силком усадят в чистой юбочке на это страшилище.
– Ну что, водку, значит, никто не будет? –
непринужденно продолжал хозяин. – Хрен с вами, мне больше останется… Кто ж
будет купец, Васька? – он присмотрелся. – Не-а, не молодой и, уж
конечно, не деваха… Вот этот, – поднял он руку и ткнул пальцем в
Дегтяренко. – У него портрет, как в старину на демонстрациях
носили… – хозяин старательно надул щеки, задрал голову. – Купец, ага,
точно…
Дегтяренко с достойным уважения бесстрастием произнес:
– Купец есть, когда есть товар…
– Золотые слова глаголите, господин товарищ! –
хозяин поднял ладони и беззвучно поаплодировал.
Все пальцы на правой руке – и два на левой – у него были
какие-то корявые, должно быть, сломанные когда-то и неправильно сросшиеся. Инга
старательно смотрела в другую сторону, притворялась, что оглядывает комнату –
как будто тут было нечто достойное внимания.
– Ну ладно, – сказал хозяин, с грохотом отодвигая
ветхий стул и выпрямляясь. – Муравья баснями не кормят… Значит, желаете
приобрести последние семейные реликвии, сбереженные в житейских бурях? Ох,
грешное это дело – родительской памятью торговать…
– Ну, не родительской же, Сергеич, – с ухмылочкой
сказал Смолин. – Дедовской, так оно точнее будет…
– Один хрен. Все равно фамильное, – сказал
Сергеич, изображая на лице безмерную грусть. – И перешибить тот грех, что
я беру на душу, можно только приличной деньгой…
– Деньги найдутся, – столь же бесстрастно сказал
нефтяной королек. – Показывайте, если намерены заниматься делом…
– Да уж придется…
Сергеич распахнул дверцу шифоньера – тут же с жалобным
скрипом повисшую на одной нижней петле, – опустился на корточки и долго
возился, громыхая чем-то и шурша. В конце концов извлек мятую картонную
коробку, прихватив ее снизу корявой ладонью, чтобы не развалилась, пронес к
столу, шумно на него грохнул и, бормоча что-то, принялся извлекать содержимое:
несколько наклеенных на твердое паспарту фотографий, две тусклых медали,
какие-то бумажки… Наконец рядом со всем этим появилась увесистая бронзовая
чернильница, судя по надписи, принадлежавшая некогда библиотеке
Санкт-Петербургского охранного отделения. Сергеич раза два клацнул крышкой,
поднимая ее и опуская, развел руками:
– Чем богаты… Дедушка, светлая ему память, был мужичок
замысловатый и с большими фантазиями. Когда они в семнадцатом в Питере зачищали
старый режим, он, изволите видеть, на память прихватил вот эту ерунду – памятка
о героическом участии в Великой Октябрьской… А вот лично я, скажу вам по
совести, уж непременно постарался бы набить карманы чем-нибудь подороже, в
семнадцатом, наверняка, всякого бесхозного золотишка и камешков было, что
грязи… Эх…
Смолину самому хотелось тоскливо вздохнуть. Не надо никакой
другой мечты – машину б времени, и в Питер, этак в декабре семнадцатого, когда
в обеих столицах не то что квартиры – дворцы наподобие юсуповского стояли
бесхозные посреди всеобщего хаоса и совершеннейшей неизвестности. Пара недель
там – и помирать потом не жалко…
– Была еще шашка и пара маузеров, – продолжал
Сергеич, почесываясь. – Только когда в тридцать седьмом за дедушкой
приперлись, их, соответственно, прихватили в первую очередь. А все это, –
он ткнул пальцем в лежащие на столе предметы, – бабка еще в тридцать
шестом подальше от греха в чугунок запихала и в стайке закопала поглубже – а
деду наврала, что в колодец выкинула. И правильно сделала: за такую чернильницу
деду бы еще навесили и службу в охранке в звании полковника… Как в воду
глядела: в колодец они полезли и долго там шарились, а в стайке было по колено
назёму, они и побрезговали пачкать хромачи… Любуйтесь, господин хороший, если
имеете интерес, можете в руки брать и глазами рассматривать. Только заранее
предупреждаю: я не в дедушку, революционной романтики не дождетесь, так что
денежки я с вас намерен слупить немалые. Уясни себе это хорошенько, чтоб
недоразумений не было потом. Всё равно уйдет товар, как мне растолковали…
