– Пшел вон, – сказал Смолин.
– А…
– Вещички тебе? – ласково улыбнулся Смолин. –
Ах ты ж сука наглая… Вали отсюда, пидер непроткнутый, пока я сердиться не начал
всерьез! Ну?
– Салфет вашей милости, – сказал с грациозным
поклоном Кот Ученый, распахивая настежь ведущую на улицу дверь.
И, когда парнишечка кинулся мимо него к свободе, от души
влепил хорошего пинка. Москвич едва не приземлился на четыре точки, но устоял и
вприпрыжку припустил за угол.
– Черт знает что, – удрученно сказал
Смолин. – Кто нам идет на смену? Молодежь совершенно утеряла фантазию и
артистизм, пытается срубить лавэ дуриком… Куда мир катится?
– Интеллигентно выражаясь, полная жопа, –
философски поддакнул Кот Ученый. – Мельчает новое поколение…
Смолин осмотрел трофеи. Приходилось удовлетворенно признать,
что они остались в выигрыше: кроме морального удовлетворения, получили и
безусловное материальное. Шашку можно продать хоть завтра… а остальные вещички
тоже можно со временем пристроить, только гораздо изящнее, нежели это пытался
сделать только что вышвырнутый дурачок.
– Ну ладно, – сказал он, вставая. – Остаетесь
на хозяйстве, а я поеду вести дипломатические переговоры… Да, вот что. Ты
Кащеевы бумаги разбираешь?
– Половину осилил. Пока что броневик там ни в каком
контексте не всплывал.
– Искать надо, – сказал Смолин. – Кащей по
мелочам не работал и на дурную наживку не ловился. Что-то это да должно означать…
– Но ведь еще не факт, что броневик – кутевановский?
– Конечно, не факт, – сказал Смолин. – Может,
это какое иносказание, аналогия, шифр? Толку-то нам с настоящего кутевановского
броневика, даже если и найдем точное место. Прибыль сомнительная, а трудов
получится немерено. Искать надо, искать, покойник был железным прагматиком, так
что я нутром тут чую приятственный аромат звонкого металла…
Он взял со стола ключи от машины, прозрачную папочку с
выпиской из крепостной книги и вышел энергичной походкой.
Часть вторая. Тени за спиной
Глава 1
Поблизости от мельпомены
Когда хозяин открыл ему дверь, Смолин подумал мельком, что
Шевалье, как всегда, оказался совершенно прав. Одна голимая фактура. Ему в
жизни пришлось немало перевидать дореволюционных рекламных объявлений,
папиросных коробок и прочего хлама – так вот, на них присутствовали обычно
именно такие слащавые красавчики: усики стрелочкой, аккуратный пробор,
напыщенно-глупая физиономия. Лет сто назад этот субъект неплохо бы пристроился
в немом синематографе на амплуа роковых великосветских красавцев (или
злодеев-обольстителей) – но нынче, если у тебя за душой ничего нет, кроме
фактурки…
А ничего, похоже, и не было, как и предупреждал Шевалье.
Смолин в этом убедился уже через пару минут и полдюжины фраз – Манолис (надо
сказать, неплохо сохранившийся для своих сорока пяти) оставлял стойкое
впечатление чего-то ненастоящего, кукольного, манекенного. В движениях, в
жестах, в осанке, в голосе – во всем наличествовала дурная театральность,
неестественность, позерство. В оперетке это, надо полагать, выглядело вполне
уместно – Манолис и впрямь должен неплохо смотреться в гусарском мундире, в
смокинге, в мушкетерском облике – но вот в прозаической действительности…
смешит и раздражает. Как и огромные цветные фотографии на стенах: тот самый
джентльменский набор – бравый гусар, мушкетер в локонах, щеголь-фрачник
кальмано-оффенбаховского пошиба. Смолин быстро сообразил, в чем тут
примечательность: на всех снимках (а их не менее дюжины) хозяин квартиры
красуется в гордом одиночестве – хотя по композиции, по его позе видно, что
рядом всякий раз были то ли партнер, то ли партнерша, но все посторонние
старательно отрезаны, чтобы не затеняли своими убогими персонами единственную
звезду…
Указав Смолину на кресло вяло-величественным мановением
руки, Манолис опустился в другое, принял картинно-напыщенную позу и
осведомился:
– Кофе? Коньяк? Виски?
– Благодарствуйте, – сказал Смолин, чтобы
соответствовать ситуации. – От кофе не откажусь, а насчет остального –
соблаговолите не утруждаться, я за рулем…
– Риточка! – хорошо поставленным голосом воззвал
Манолис, чуть повернув голову в столь же церемонном жесте.
Заслышав легкие шаги, Смолин повернулся – далеко не так
грациозно, конечно, куда ему было! – встал и церемонно поклонился.
Перефразируя классика, перед ним стояла совершеннейшая красавица,
очаровательнейшее создание на вид не старше тридцати: безукоризненная фигурка в
летнем платьице, золотистые волосы определенно натуральные, глазищи синие… И,
что характерно, в ней Смолин пока что не заметил той дурной кукольности, что у
супруга из ушей лезла. Просто-напросто чертовски красивая молодая женщина,
кажется, чуточку грустная – чего таким красоткам вроде бы не полагается, они по
жизни шествуют триумфально (хотя и у них, понятно, случается масса поводов для
дурного настроения – перчатки в кафе увели, к примеру).
– Риточка, – бархатистым, деланым голосом произнес
Манолис. – Будь добра, сделай кофейку…
Оглядев Смолина с неподдельным интересом (он, должно быть,
не вписывался в классический образ стандартного здешнего визитера), златовласая
красавица удалилась в кухню. Даже не посмотрев ей вслед – словно ничуть не
сомневался, что его распоряжение (а по тону это была явно не просьба) будет
выполнено, Манолис изящным жестом извлек сигарету из серебряной коробки. Смолин
машинально отметил: не серебрение, а натуральное серебро, чернение чуточку
стершееся, но качественное, работа явно дореволюционная – ага, фамильная
реликвия, должно быть, как ни шерстила буржуев Советская власть, а мелочовка
кое-какая сохранилась, особенно за Уралом…
– Так вот… Василий Яковлевич, правильно? –
произнес Манолис хорошо поставленным голосом, красиво пуская дым. – Я
решительно не представляю, какие у вас ко мне могут быть дела… Вы, простите, по
какой части? По телефону вы достаточно уклончиво изъяснялись…
– Торгую антиквариатом, – кратко пояснил Смолин,
пуская дым гораздо менее изящно.
– А, ну да… Ко мне в свое время приходила парочка
ваших, наверное, можно так выразиться, коллег… Только продавать я ничего не
намерен, предупреждаю сразу, так что не тратьте время. Не буду врать, что живу
богато, но торговать семейными ценностями, простите великодушно, даже в момент
самой пошлой нищеты ни за что не стал бы…
Смолин, имевший в этом деле большой опыт, давно уже
сподобился просветить гостиную профессиональным глазом, сделав это достаточно
деликатно, не вертя головой, словно деревенщина в Эрмитаже. Особого
антиквариата тут не наблюдалось – но на столе, помимо серебряной папиросницы,
красовалась бронзовая пепельница в виде дубового листа, явно изготовленная до
исторического материализма. И на полочке под одной из фотографий стояли четыре
фарфоровых статуэтки, пусть и не гарднеровские, но хорошей дореволюционной
работы. И портрет вальяжного мужичка средних лет, с Анной в петлице, был
определенно до революции писан, а небольшой этюд в узенькой коричневой рамочке,
по первому впечатлению Смолина, мог оказаться и суриковским – известно, что
купец Фома Бессмертных был одним из благодетелей Сурикова, немало денег на
учебу в столицах отвалил…
