Смолин замолчал, уставился на собеседника с недвусмысленным
ожиданием на лице. Его чуточку беспокоило, что взгляд актера остается
равнодушным и тусклым: ни капли интереса, ну буквально ни капли, чтоб его… А
ведь нельзя сказать, что этот субъект, названный в честь забытого греческого
героя, купается в деньгах – зарплатка в оперетте небогатая, правда, Манолис,
как мимоходом вызнал Смолин, порой и в рекламе снимается, но редко, и не в
столицах, в Шантарске, а это совсем другой формат. В квартире не видно бедности
– но и особой зажиточности не наблюдается… Да мать твою, за такое предложение
хватаются зубами и когтями, ножки целуют, благодетелем именуют со слезами на
глазах…
У него упало сердце – фактурная физиономия актеришки
оставалась равнодушной, скучающей, неправильной. Даже брезгливой чуточку,
словно Смолин ему предложил нечто непотребное вроде устройства борделя с
малолетками или, прости господи, вступления в «Яблоко»…
– Василий Яковлевич, это, конечно, интересно… –
протянул Манолис с той же плохо скрываемой брезгливостью. – Это, как я уже
говорил, напоминает старую пьесу… Вот только меня, простите, ваше предложение
не интересует совершенно. Какие, откровенно говоря, пошлости… Торговать памятью
прадедов…
– Землицей прадедов, – осторожно поправил
Смолин. – А это уже другое. Не родными могилами, в конце концов…
– Все равно. Вам трудно понимать психологию людей нашего
круга… как мне, безусловно, трудно проникнуть в психологию вашего. Милейший
Василий Яковлевич, простите за высокие слова, но я – человек искусства, –
он мимолетно оглянулся на увешанную фотографиями стену с таким самодовольным и
даже где-то триумфальным видом, что Смолин внутренне передернулся. – И не
намерен окунаться в эту вашу коммерческую грязь – участки, реституции, доллары…
– Десятки тысяч долларов, – сказал Смолин тихо.
– Тем более. Да, среди моих предков были… коммерсанты.
Но было и немало истинных интеллигентов, ставивших духовное выше всего… этого.
Вам трудно понять, конечно, но постарайтесь уж: есть люди, которые живут отнюдь
не по тем жизненным ценностям, которые вы лелеете. Если бы я согласился на ваше
предложение, непременно предал бы что-то высокое, благородное, неизмеримо
превосходящее по ценности ваши пошлые доллары…
Он говорил, не глядя на Смолина, полузакрыв глаза, явно
упиваясь собственными словесами. Самое ужасное было, что Смолин уже понимал:
его собеседник говорит искренне. Ему и в самом деле ничего этого не нужно,
думал Смолин, пребывая не то что в растерянности, а даже в некоторой панике.
Он, изволите ли видеть, выше этаких пошлостей…
Дурак – самое страшное, что может попасться на пути делового
человека. Особенно если это интеллигентный, творческий дурак, от которого, как
в данном случае, зависит огромаднейшая прибыль, которую другим путем попросту
не получить…
Он уже сталкивался с подобным – в девяносто втором, в
Свердловске. Был там наследничек. Покойный его отец еще в тридцать восьмом
занял немаленький пост в танковой промышленности – и на пенсию ушел уже при
Брежневе. Так что у наследничка имелся громадный архив, в котором главным были
даже не ордена и всевозможные почетные знаки, сами по себе недешевые, но добрый
километр бумаг, и каких! Десятки документов с личными подписями Великого Вождя
и членов Политбюро, наркомов, маршалов, генералов, собственноручные письма
Берии, Курчатова, Ворошилова, Жукова. Уникальные фотографии, книги с
автографами, за которые из библиофилов можно было всю кровь выпить… И много еще
интересного, относившегося к временам уже хрущевским.
Вот только наследничек, интеллигентское быдло с кандидатским
дипломом каких-то околовсяческих наук, оказался клиническим перестройщиком, как
превеликое множество подобных ему бездарей. Все, хоть каким-то боком связанное
с «проклятыми коммуняками», он на дух не переносил – а потому набил однажды три
немаленьких мешка из-под картошки «сталинским дерьмом», как он сам все это
охарактеризовал с нехорошим блеском в глазах и слюнями на реденькой бородушке,
и отволок на свалку. И произошло это месяца за два до того, как Смолин со
свердловскими коллегами на него вышли – так что бесполезно было кидаться к мусорным
бакам. Сколько лет прошло, но ни единой вещички или предмета из этого так на
рынке и не всплыло, а следовательно, сокровища погибли безвозвратно. В
Екатеринбурге эту историю до сих пор рассказывают новичкам – а те, парнишки
насквозь современные, порой и не верят…
– Так что, простите великодушно, помочь вам ничем не
могу, – услышал он вальяжный до омерзения, пафосный голос. – В эту
грязь лезть решительно не намерен. Надеюсь, вы никакого ущерба не понесли?
– Да какой там ущерб… – пробормотал Смолин уныло.
Он смотрел на красавицу Риту – вот у нее в глазах
наблюдалось нечто определенно похожее на живой интерес. Женщины – создания
практичные, красавицы особенно, они-то прекрасно понимают, сколько интересных
вещичек можно купить в нынешних магазинах…
Смолин ощущал себя настолько беспомощным, что послал
красавице прямо-таки умоляющий взгляд.
И она, самое интересное, поняла!
– Манолис, – сказала она осторожно. – Может,
стоит подумать как следует? Если все честно и законно…
Повернувшись к ней уже не особенно и вальяжно, супруг
буквально ожег дражайшую половину неподражаемым взглядом, в котором мешались и
ярость, и превосходство, и еще что-то сценично-трагичное:
– Риточка!
И так это было произнесено – сквозь зубы, жестко,
чеканно, – что красавица моментально увяла, даже съежилась чуточку.
Смолину, наблюдавшему эту мизансцену с бессильной злостью, стало окончательно
ясно, что матриархатом в этой квартире и не пахнет – а воняет тут за версту
мелким домашним тираном, и красотке, должно быть, попросту некуда сбежать от
этого сокровища, сплошь и рядом такое в жизни случается, красота сама по себе
еще не становится залогом благополучия…
Манолис уставился на него выжидательно:
– По-моему, мы все обговорили…
То есть, Смолину следовало незамедлительно выметаться. Он
это прекрасно понимал, но все же не хотел сдаваться, как любой на его месте:
– Манолис Андреевич, вы все же подумайте…
– У вас, должно быть, много дел? – так же, сквозь
зубы, произнес актер, глядя на Смолина вовсе уж пренебрежительно.
Вот невезение, вот незадача – дурак. Не алчный жадюга,
собравшийся захапать себе львиную долю, не ловкий интриган, намеренный,
прикидываясь честным и верным, выдавить тебя из дела, не аферист. Попросту
дурак с интеллигентскими амбициями. То есть – самое страшное препятствие,
против которого оружия еще не изобретено. Ну что можно с этим сделать? Деньги
для него – грязь, при попытке надавить он, сто процентов, заявы кинется
строчить…
Подталкиваемый холодным взглядом, Смолин поднялся, тщательно
вложил драгоценную – и бесполезную! – бумагу в пластиковую папочку, тяжко
вздохнул про себя. Не желая сдаваться, произнес нейтральным тоном:
