Чтобы не усугублять неловкость, он сказал торопливо:
– Фаина Анатольевна, простите великодушно, надо бежать…
Дела.
– До свиданья, голубчик, – с явным облегчением
откликнулась старушка. – Заходите, не забывайте, всегда буду рада видеть…
Спускаясь по лестнице, Смолин упрекал себя за то, что
упустил самую простую возможность прояснить темные места: следовало уже давно,
не мудрствуя, установить старушке микрофон в этой самой гостиной. Хотя бы на
высоченный шкаф, откуда черт-те сколько лет, он прекрасно знал, не сметалась
пыль. Вовсе не обязательно добывать по диким ценам нечто суперкрохотное,
импортное: шантарские умельцы давным-давно клепают не менее надежные, весьма
даже дешевые приспособления. Коробочка размером с карамельку, из нее торчит
проводок длиной в пару сантиметров – и в радиусе ста метров можно будет слушать
все разговоры в гостиной по самому обычному транзистору. Следует завтра же
нанести бабушке Фаине очередной визит и…
Вынимая на ходу сигарету, досадливо крутя головой, он
подошел к довольно-таки простецкой «тойоте». Все окна были опущены, табачный
дым валил наружу, верная команда терпеливо ждала.
– Кащеева Дашка подъехала, – сказал Шварц. –
С каким-то ботаником. Ботва до плеч, сам…
– Я знаю, – сказал Смолин. – Стоп… На чем
подъехала?
– А вон, – Шварц кивнул в сторону притулившейся
неподалеку вишневой «восьмерки», не новой, но достаточно ухоженной. –
Ботан за рулем.
– Понятно, – кивнул Смолин. – Поскучайте-ка
еще чуток, я пост проверю…
Он широкими шагами направился к двухэтажному деревянному
домику, потемневшему от времени (помнившему и Фиделя, и Никитку, определенно),
взбежал на второй этаж по скрипучей узкой лестнице, постучал в обитую
потрепанным дерматином дверь.
Секунд через десять изнутри настороженно поинтересовались:
– Ктой-то?
– Яй-то, – сказал Смолин. – Отворяй, Кузьмич,
живенько…
Скрежетнул ключ, потом заскрипел засов, потом звякнула
цепочка, дверь распахнулась с противным визгом, и на пороге возник старикашка в
толстенных шерстяных носках и давным-давно отмененном в армии обмундировании:
галифе и гимнастерка п/ш, то бишь «полушерстяные», все мелкие, начищенные
пуговки аккуратно застегнуты до самой верхней (хотя ворот и должен ощутимо
резать шею), форма без погон тщательно отглажена, талия перетянута ремнем
совершенно по-уставному, так что лишь два пальца и пройдет, никак не более.
Старикан был ветхий, но из породы живчиков. Хромовые прохаря, безукоризненно
надраенные, стояли у порога, орденские планки на гимнастерке начищены, тонкий
плексиглас без малейшей царапинки. Вот только понимающий человек сразу
определит, что ленточки принадлежат регалиям мелким– полный набор «за
безупречную службу», все юбилейки мирного времени и прочие «трудовые отличия» с
«трудовыми доблестями». Ордена, разумеется, ни единого: откуда ордена у старого
вертухая?
– Смазал бы ты щеколды, что ли… – поморщился
Смолин. – Выдать копеечку на масло?
– Ничего подобного, товарищ командир! – отрезал
старикан. – Когда все скрипучее, вмиг услышишь, если полезет кто-то…
– А зачем к тебе лезть, сокол ясный? – лениво
поинтересовался Смолин, без церемоний проходя в комнатку. – Сокровищ не
накопил, капиталов не имеешь…
– Времена нынче предельно криминогенные, – гладко
ответил Кузьмич. – А изобретательность преступного элемента известна не
понаслышке. Опыт имеем, знаете ли… Повышенная бдительность – не фигура речи и
не преувеличение, а насущная предосторожность…
– Ладно, ладно… – проворчал Смолин.
Он взял с узкого подоконника черный десятикратный бинокль,
чуть отступил в глубь комнаты и перенастроил окуляры по своим глазам. Блочная
пятиэтажка была от барака всего-то метрах в сорока, а теперь, вооружившись
оптикой, Смолин и вовсе видел гостиную бабушки Фаины так, словно стоял на
балконе ее дома. Картина наблюдалась самая идиллическая – вся троица восседала
за столом, только что начавши гонять чаи с теми самыми вареньицами-печеньицами.
О чем они там беседуют, было, разумеется, не понять, не умел он читать по губам
– но сразу видно, что разговор самый беспечный: сидят люди, давно друг друга
знающие, чирикают улыбчиво, спокойно, о вещах наверняка мирных и приятных…
Точно, на неделе же всажу микрофон, подумал Смолин, кладя бинокль на
подоконник. Законный процент с трехсот тысяч баксов – это сумма, ради которой и
сдавший в последние годы Кащей трезвый рассудок сохранит елико возможно дольше…
– Журнал наблюдений, – отрапортовал Кузьмич,
подавая ему знакомую тетрадку. – Как уже отмечено, не имея возможности
определять, кто именно входит в квартиру к объекту, и фиксируя таковых лишь в
случае незадернутых штор посредством оптики, запечатлеваю, согласно указанию,
номера машин, имевших остановиться у подъезда, равно как и лиц, туда входящих…
Смолин бегло изучил достижения прошедшей недели: одни
обозначены как «жилец» или «жиличка», другие охарактеризованы двумя-тремя фразами
– нужно признать, достаточно профессионально, нехилую свою зарплатку Кузьмич
отрабатывал качественно. Номера машин… А если вернуться на месяц назад…
Ах ты ж, мать твою… Впервые вишневая «восьмерка», стоящая
сейчас идиллически у подъезда, зафиксирована наружкой в лице Кузьмича месяц и
восемь дней назад. Всякий раз на ней прибывали Дашенька с Мишенькой…
Следовательно, старушку начали пасти давненько…
– Кузьмич… Эта парочка из «восьмерки», прежде чем
появиться на машине, раньше приходила пешком? Поодиночке?
– Дайте свериться… – старый вертухай, морща лоб,
полистал тетрадку, поиграл кустистыми седыми бровями, потом уверенно заключил:
– Не фиксировались. Первый раз прикатили сразу на данной машине, как и
обозначено…
Бросив тетрадку на подоконник, Смолин хотел задать следующий
вопрос, но краем глаза увидел на столе нечто интересное – и, не церемонясь,
поднял толстую пеструю бульварную газету и вытянул за уголок еще одну
тетрадочку. Едва ее раскрыл, определил, что там прилежно отмечены все до одного
его собственные визиты за время их двухмесячного сотрудничества: дата, время,
продолжительность даже…
– Вот оно как, старинушка? – спросил он,
ухмыляясь. – Второй рукой, стало быть, и меня освещаешь?
Старикан, столь же непринужденно усмехаясь, не отвел
взгляда, пожал плечами с видом совершеннейшей невинности:
– Яковлич, ты ж не пацан, чтоб обижаться… Жизнь нынче
сложная и замысловатая. Я ж не темный пенек, прекрасно знаю, что у бабки дома
картин на хренову тучу денег… Знаю я, почем картиночки толкают…
– Откуда?
– Слухом земля полнится. Интересно ж…
– Понятно, – сказал Смолин. – И меня, на
всякий случай, тоже следует фиксировать? Вдруг я ее не охраняю, а намерен совсем
наоборот поступить? А?
– Бдительность – вещь небесполезная, – сказал
Кузьмич. – Я тебя, командир, ни в чем таком не подозреваю, боже упаси, но
порядок должен быть, когда рядом такие материальные ценности. Ты, сокол, хотя
мне и платишь нехило, человек все ж загадочный… да и сидевший, уж извини за
откровенность… Я ж не говорю, что я на тебя куда стучу, я просто фиксирую
абсолютно все, что вокруг ценностей происходит… – он поднял указательный
палец. – Культурных ценностей, заметь! Мы ж не темные, мы в допусках, как
барбоска в блохах…
