«Пурга» харкнула огнем. Кассетный заряд выплевывал пульки так быстро, что звонкие хлопки сливались в единый хлесткий грохот — словно кому-то вздумалось пилить стальную балку тупым топором. Очередь рассекла колонну не хуже боевого лазера.
— Всем стоять! — рявкнул я, надсаживаясь. — Стоять, я сказал!
Куда там! В грохоте перерубаемого выстрелами кирпича я сам себя не слышал. Храмовники бросились врассыпную. Священник застыл на миг, потом медленно завалился лицом вниз на каталку, поверх глумливо оскалившегося трупа. По губам стекала металлически блестящая в свете шашки струйка слюны. Предупреждающе заверещал в среднем ухе секретарь — стирающее разум излучение гаузера коснулось танталовой сетки-экрана под моим скальпом, вызывая такие помехи, что перед глазами поплыли синие искры.
Проклятье, это же империалисты! Их стиль общения со схизматиками, не признающими духовной власти Третьего Рима, — гаузером по мозгам, и будьте как дети. Не рожденные еще эмбрионы. А я даже оружия толком не прихватил. Ой, как плохо…
Пистолет глухо лязгнул, разваливаясь в руках. Одноразовая пукалка, что взять — даже если бы её возможно было перезарядить, ствол не выдержит следующей очереди. Я выхватил вторую «пургу». Вот расстреляю магазин, и останется мне только переть на противников с голыми руками. Секретарь торопливо перебирал боевые программы, готовясь, как только отпадет нужда, выгрузить из памяти автоприцел.
За стенами храма творилось светопреставление. Вспышки кровавого света пробивались сквозь витражные окна, отблесками адского огня играли на окладах икон. Рваный треск очередей мешался с совиным уханьем бластеров. Комок плазмы пробил стекло, разорвавшись огнеметной струей. Пламя окатило бактефрески; роспись потекла жирными, темными струями, обнажая клочья старой краски. Занялись вставленные в антикварный шандал вместо свечей бруски какой-то горючей смеси.
Живая тень расплескалась в дверях кляксой. Сознание мое едва успело отметить ее появление, а тело уже действовало: метнувшись в сторону, пересекло проем очередью из «пурги», не дожидаясь, покуда сработает прицел. Кровь расплескалась по полу, идеальным зеркально-черным веером накрыв тело священника. Отлетел в сторону бластер — ВП-17, подсказал секретарь, хотя нужды в этом не было: я бы и сам признал «винни-пыха», этого верною спутника неприятных личностей.
Бросок в сторону, с пути полыхающего силуэта, едва напоминающего человеческое тело. Пальцы мои сомкнулись на рукояти бластера, и плазменные шары ударили по уцелевшим окнам. Витражи просыпались рубиновым дождем; что-то темное рухнуло на пол, разбрызгивая капли жидкого пламени. Я перекатился снова, суматошно поливая огнем любую щель, откуда мог выпрыгнуть имперский инквизитор в бронесаккосе. Падали вокруг горящие щепки, и капала роспись. Пронзительно зашипела гаснущая шашка, озарив на мгновение нутро полыхающей церкви дьявольским дуговым блеском, и страшная тень легла на оклады древних, осыпающихся икон.
Взвыли, перекрывая гулкие шлепки плазменных комьев, турбины коптера. Мелькнуло за выбитым окном тусклое, большое. Порыв ветра взметнул языки пламени, лениво пожиравшего невкусную, как унфоровские рационы, тяжелую пищу: пластик, биосубстрат, человеческую плоть. Занялись, не выдержав, образа, лик святого Николая затянула черная сажа. И все стихло. Только гудел огонь; шуршала, оседая, зола; поскрипывали, грозя осесть, тлеющие балки. Сдавленно бухнула, лопаясь, канистра с топливом в углу, и живенькими струйками потек по полу горящий спирт.
Пошатываясь, я вышел на паперть. В спину бил жар, и потрескивало еле слышно пламя. Из выбитых окон сочился неровный свет, и там, куда с трудом доставали его слабые лучи, — сколько хватало взгляда, толпились люди.
Жители гетто взяли церковь в молчаливую осаду. Они стояли неплотно, стараясь не приближаться к эпицентру конфликта, чтобы не подвернуться под шальной заряд. И все же некая сила гнала их из нищих домов, из-под крыш, из-за москитных сеток к горящей церкви. Я оглядывал их в недоумении, пытаясь понять, что движет ими, — и вспомнил.
Вспомнил детство, проведенное здесь же, среди рассыпающихся домов, в тени пробивших небо титанических башен. Жизнь текла совсем рядом — за оградой, за колючей проволокой, за невидимыми стенами лазерной сигнализации, — но мы могли наблюдать за ней лишь извне, присосавшись к криво налепленным на стену пленкам-экранам. А ведь наша округа была ещё из лучших — она даже значилась на городских планах! Я ходил в школу, я пользовался легальным доступом, я существовал, в конце концов, для экспертных систем городского ядра. И, несмотря на это, мне пришлось рваться из шкуры не дважды и не трижды, чтобы заполучить нынешний свой пост — немногим больше, чем должность разъездного вышибалы при самой большой банде гангстеров, какую знала когда-либо история человечества.
С какой же мучительной тоской должны смотреть обитатели настоящих трущоб на упавший им на колени раскаленный осколок настоящей жизни! Явь манила их, притягивала, готовая сжечь летящую на огонь мошкару, и в то же время — отталкивала, потому что в ней не было места невежественным, опустившимся, больным, генетически отягощенным, страдающим от заразного безволия, всем, кому Колониальная служба закрывала дорогу во внешние миры, кому оставалось домучивать свой век в гетто, производя на свет себе подобных в неразрывном круговороте.
И сейчас они стояли перед невидимым экраном и смотрели, смотрели, упиваясь…
Я оглянулся: тела валялись повсюду. Кто-то еще шевелился судорожно и нелепо, когда по выжженной гаузером коре головного мозга пробегали шальные импульсы, но большинство уже не дышало. Горячая плазма прошлась по стенам храма, выбелив их, словно старые кости. Раскаленная пыль сыпалась сверху, мешаясь с пеплом. Но никто не кидался из толпы, чтобы вытащить опаленные, сочащиеся сукровицей комки плоти из-под огненного дождя, не пытался отыскать живых на голову в грудах обезмыслевшего мяса. Невидимый экран отделял зрителей от жертв.
Всех, кроме одного. Мальчишка лет восьми стоял за той чертой, что избрала для себя толпа. Рядом переминалась с ноги на ногу помятая, пухлощекая баба в узких очках-троицах — сейчас совершенно прозрачных. На шее висит тяжелый кошель, пристроившись поверх удаленного по трущобной моде бюста. Паренек не то дергал ее за рукав, волоча за собой, не то придерживался, будто опасаясь, что кошмарная реальность бойни затянет его и пленка экрана сомкнётся за спиной, отрезая дорогу назад.
Совсем как я когда-то.
Повинуясь внезапному импульсу, я вытащил из кармана марку, ткнул пальцем в зеленый глазок. Сетка данных развернулась перед глазами, застилая отсветы пламени синеватым туманом. Никакой подгонки под личный геном: помечено три-четыре десятка рецессивных генов, наскоро выбранных по «короткому списку» самых распространенных дефектов наследственности, а остальное — шаблон, роспись чьих-то хромосом, выданная подпольно работающим секвенсором. Все это, плюс адресок несуществующей лабы, заверено гамма-паролем средней руки. Самая обычная фальшивка, какие тысячами отлавливают на блокпостах перед лифтами. Колонистов проверяют трижды: на сборном пункте, в аэропортах Эквадора и Кении и последний раз — прямо на лифт-станции, перед тем, как построить в длинную очередь к заветным дверям. И все равно находятся люди, которые покупают липовые сертификаты… и другие люди, которые уравнивают предложение со спросом.
