— Чуть помедленнее, — попросил я, — к-кони.
Новицкая странно покосилась на меня — похоже, эта часть культуры Серебряного века тоже оставалась неизвестна жителям Российской империи.
— Чуть помедленнее, — повторил я. — Остался последний обрыв. И двадцать четыре минуты.
Мы пустили по кругу флягу с водой, разделили остатки мазурика.
— Последний рывок, — выдавила Дебора Фукс, поднимаясь на ноги.
Ощутимо светлело. Уже не требовалось включать ночное зрение, чтобы различить темные полосы в слоистом песчанике, трещины и провалы. Сполохи полярного сияния, еще двумя уступами ниже застившие небо, сгинули под напором холодного, бестеневого спета. Море казалось стальным листом, оно отражалось в небесах, и в череде зеркал терялась линия горизонта. Меня захватила, принуждая вцепиться в камень и замереть, жуткая иллюзия — будто мир встал на ребро и отвесная стена, по которой мы ползем, — на самом деле неровная поверхность планеты, а расплывчато-сизое ничто впереди — на самом деле «сверху». Предупреждающе заморгала еще одна иконка в череде предупреждающих символов. Перегруженный информацией мозг готов был свалиться в фугу.
Вот чего я никак не мог допустить! Еще хорошо, если сознание покинет меня во время восхождения — придется повисеть на страховочном канате, обидно, но не смертельно. Однако я успел убедиться, что фуги захватывают меня в самый неподходящий момент из возможных. В практическом приложении это значило: когда я буду держать Линду Тоомен на прицеле.
Я поднял тяжелый пистолет, прицелившись в относительно ровный участок стены. Вогнал костыль, поставленным на макрокоманду движением закрепил шнур в карабине, нащупал над головой едва заметную неровность, подтянулся — перчатки уже протерлись до дыр, застывшие пальцы не чувствовали боли, — нашарил подошвой удачную приступочку, скосил взгляд — рядом жалась к обрыву Катерина Новицкая, оскалившись от напряжения…
По глазам ударила вспышка.
Небо полыхнуло холодным синеватым огнем. Это не было похоже на аннигиляционный взрыв — ни радужного плеска флазмы, ни выжигающего глаза белого сполоха. Мне показалось даже, что свет возник сразу на зрительном нерве, миновав сетчатку и защитные механизмы аугмента, потому что, когда он схлынул, зрение вернулось ко мне мгновенно, заставляя усомниться в увиденном.
— Вы… заметили? — почему-то шепотом спросил я.
— Если эта тварь взорвала бомбу… — процедила Новицкая. — Сейчас придет ударная волна!
Я покачал головой:
— Нет. Скала даже не дрогнула, это было что-то иное…
А мы отрезаны от ирреальности. Проклятие, как все неудачно…
Я попытался вытащить ласкер из рюкзака, не отлепляясь от скалы. Разумеется, не получилось. Пришлось потратить еще один костыль, чтобы закрепиться, и только тогда, повиснув на канатах, я смог выцедить коммуникатором смутно видимую внизу крышу админ-центра.
Вместо Иона Аретку мне ответил Денис Корнеев.
— Шериф нефункционален, — объяснил он. — Мы потеряли связь.
Сознание вздыбилось, будто испуганная лошадь. Неудивительно, что Аретку сдал…
— Лифт-связь? — уточнил я вслух и краем глаза заметил, как напряглась Новицкая.
Парень отрывисто кивнул.
— Это не был А-взрыв, — уточнил он. — Канал схлопнулся с той стороны. Станция, разумеется, уничтожена…
Ну ещё бы. При разрыве струны перестроенного пространства, соединяющей ТФ-генераторы, высвобождается колоссальная энергия, уходившая прежде на то, чтобы сделать эквивалентными точки пространства, разделенные полусотней световых лет. Если бы не то, что большая ее часть рассеивается весьма необычными способами, в плато зиял бы небольшой кратер.
— Связаться с боелюдьми мы пока не можем, — продолжал Корнеев. Я мысленно поставил ему высший балл за способность к преуменьшению. Даже самый наращенный киборг не выживет близ точки схлопывания. Помимо всех прочих эффектов, разрыв ТФ-канала сопровождается самопроизвольным переходом вещества в экзотическую материю. — Лагерь для новоколонистов, кажется, не пострадал, но там царит паника. Большая часть прибывших — молодые женщины, и…
— Стоп! — Я прервал парня отчасти потому, что судьба нескольких тысяч новиков волновала меня сейчас куда меньше, чем всей остальной планеты, но больше оттого, что пытался собраться с мыслями.
Мы отрезаны от Земли. Сама идея была настолько чуждой моему мировосприятию, что с трудом просачивалась сквозь барьеры, выставляемые психикой один за другим. Покуда на орбитальных заводах не построят новый лифтоносец, покуда тот не доползет через нормальное пространство до хи Геркулеса… не меньше чем на сто станд-лет мы предоставлены самим себе.
За всю историю колонизации еще ни одна колония не оставалась отрезанной от метрополии. Даже когда вышел из строя самый первый ТФ-передатчик в альфанской системе, к Антее уже приближался второй лифтоносец, и дело ограничилось несколькими месяцами паники. А сейчас…
Я не заметил, как машинально сформировал запрос секретарю, прежде чем тот поправил меня. Второй катастрофический сбой в работе лифтов произошел чуть больше суток тому назад.
— Подождите, — прохрипел я то ли преданно глядящему на мое изображение Корнееву, то ли болтающейся рядом Новицкой. — Подождите…
Станция «Лагранж-5» была уничтожена каскадной реакцией — когда вышел из строя один альфанский лифт, остальные дублирующие каналы связи последовали за ним, превращая неустойчиво подвисшую в пространстве гроздь ТФ-генераторов в сплавленную массу. Теперь каждый из сорока миров Доминиона Земли связывала с метрополией одна-единственная ниточка.
Как случилось, что я ничего не слышал о катастрофе таких масштабов?
Я попытался вызвать из естественной памяти сводку пережитого. Все верно — я сам отсек от того новостного пакета все сообщения, в которых не было ссылок на планеты Адоная. Просмотрел только новости Земли и местный пакет… хотя у меня все равно недостало бы ума связать взрыв на «Лагранже» и мятеж на Габриэле.
И снова — стоп. Я упустил из виду самое главное. Если разрыв уничтожил терминал лифта по эту сторону канала, то что же случилось с тем, который находился на станции «Лагранж-2», в точке между Землей и Луной? Невзирая на многочисленные предупреждения, Служба предпочитала складывать титановые яйца ТФ-передатчиков в одну корзину — точней, в три, но «Лагранж-4» объединял каналы, ведущие к безжизненным или вовсе лишенным планет системам, открытые в счастливые десятилетия сразу после начала экспансии, когда человечество еще могло позволить себе посылать звездолеты к заведомо бесперспективным светилам вроде Проциона или Глиезе-876… или же каналы к тем мирам, которые не оправдали научно обоснованных надежд. Инструменты астрономов все еще не настолько точны, чтобы увидать землеподобную планету хотя бы за пару светолет, корабли посылаются, в сущности, наугад — туда, где вероятность найти пригодный для жизни мирок по текущим воззрениям максимальная, и ключевое слово здесь — «по текущим воззрениям». Никто не ожидал найти в двойной, совсем по галактическим меркам молоденькой системе альфы Центавра даже не одну, а две планеты с примитивными, но все-таки биосферами — и еще не раз более перспективными становились кратные системы: эта Кассиопеи и Мундо-дель-Парадизо, дзета Сетки и миры-близнецы Фрейр и Фрейя, кси Волопаса и прелестная Ирида… Зато половина звезд из пресловутого «списка Тернбулл» при ближайшем рассмотрении оказалась пустышками, как не столь уж далекая Хайре, где по безумно эксцентричным орбитам крутилось несколько горстей космической гальки.
