Объемный экран за ее спиной вспыхнул, будто подчеркивая слова. В первый момент я не понял, почему звездное небо кажется мне таким зловещим, и только потом осознал, что разбросанные по бархатно-черному, каким никогда не бывает космос, светлые точки не имеют ничего общего со звездами. То были искорки в глубине колоссального зрачка, словно баржа мчалась, набирая ход, в зеницу великанского ока.
— …Большая Сестра смотрит на вас, — докончила агентесса и весело расхохоталась.
Нам было не смешно.
— И что будем делать? — проартикулировала Катерина Новицкая, покуда мы сползали по хлипкой лесенке.
— Лично я, — пришлось сказать правду, — намерен следовать рекомендациям. То есть отдыхать. Набираться сил. Они нам ещё понадобятся, точно говорю.
— Но если вы не верите, что на Самаэле есть артефакты…
— Во-первых, я не то чтобы не верю в артефакты, — поправил я. — Мне не верится в чудо-технологии богоподобных инопланетян и случайно забытый пару миллионов лет тому назад умфель. А во-вторых… именно поэтому я настоятельно советую и вам готовиться к худшему. — На всякий случай я перешёл на субартикуляцию, хотя понимал, насколько это бессмысленно — воспроизводить речь по едва заметным колебаниям кожи на горле может только специальная программа… а наши наращения для Ибара — открытая книга. — Подумайте, что сделает наша хозяйка, если не найдет желаемого.
Новицкую передернуло.
Это может показаться странным, но последующие двое суток выдались настолько же спокойными, насколько насыщены действием оказались предшествующие. Я добросовестно следовал советам, большую часть времени пребывая в наркотическом тумане, разрываемом принудительно вызванными фугами. Все наличные материалы по планетографии и прекурсологии я не только загрузил в секретаря, но и перегнал под самогипнозом в мозговую память — время доступа к таким знаниям меньше, а у меня теплилось предчувствие, будто хорошая реакция вскоре сможет спасти наши шкуры. Несколько раз попытался снять блокировку, поставленную Тоомен на боевые программы, но всякий раз терпел неудачу. А больше на борту делать было совершенно нечего. Где-то в середине пути двигатели опять смолкли, и с полчаса мы плавали, словно больные амебы в бульоне, дрейфуя то к одной стене, то к другой, покуда корабль разворачивался кормой к светилу. Других развлечений не предвиделось.
Моим спутницам ожидание давалось труднее. Катерина Новицкая расхаживала бы по каюте, как тигр в клетке, если бы в кабинке размером с приличный гроб можно было сделать больше шага в одну сторону. В конце концов я уговорил её накачаться наркотиками — иначе она, наверное, сошла бы с ума от беспомощности и безделья. Дебора Фукс попеременно плакала и спала тяжёлым, транквилизаторным сном. Кают на борту было только три, так что Тоомен и прекурсолог оставались в рубке. Чем они там занимались — не имею понятия.
Политика ничегонеделания принесла свои плоды — не только силы вернулись ко мне, но почти перестали болеть сломанные ребра, а главное — начали заживать ободранные пальцы, отчего расход анальгетиков резко упал. Мне уже не приходилось щеголять в варежках, полных соплей, — достаточно было пропитанных гелем салфеток под тонкой перчаткой. Зато многочисленные синяки красиво налились радугой. Где я заработал большую их часть — ума не приложу.
Так что когда после нескольких часов мучительных пертурбаций А-привод, то заходившийся натужным воем в спазмах перегрузки, то стихавший под барабанный бой маневровых двигателей, наконец смолк окончательно и по коридору раскатился пронзительный звон, возвещая, что баржа вышла на стабильную орбиту, я уже настолько истосковался от безделья, что с наслаждением электромана припал к потоку данных с обзорных камер.
Если Габриэль из космоса походил на слегка подзапылившуюся державу древних королей, то его космический сосед — на гораздо более прозаическую вещь: шарик мороженого — крем-брюле и пломбир напополам, не хватает только вафельного рожка. Я ожидал, что поверхность Самаэля будет напрочь скрыта кипенно-белыми под светом яростной звезды облаками, как у Венеры. На деле же тучи заволакивали едва половину видимого диска планеты, пересекая его расплывчатыми полосами и спиралями, будто пыжась изобразить газовый гигант на урезанном бюджете. Впрочем, даже в тех местах, где они расходились, плотная, густая, точно сироп, атмосфера не позволяла различить деталей поверхности; все сливалось в однородную кремово-желтую мглу.
— За работу, — приказала Тоомен, едва все успели запустить подавляющие вестибулярную тошноту пакеты. — У нас не так много времени. Если слишком долго торчать вблизи Самаэля, не помогут никакие противораковые сыворотки. Кроме того, резерв воздушного регенератора не безграничен. — Я бы предположил, что вначале у нас кончится продовольствие, но капитану виднее. Кроме того, с неё станется пустить на отбивные самого негодного из членов экипажа. — Так что — все по местам.
Кто чем будет заниматься, она решила заранее. Суеты не было. Я вздохнул и начал подгружать в нейраугмент необходимые программы.
Чудо из чудес, но планетографическая станция, запущенная с борта лифтовоза на подлете к Адонаю полсотни лет назад, ещё работала, только подсела на орбите на пару десятков километров, отчего мы не сразу нащупали её радаром и пришлось совершить несколько лишних оборотов. Ничего нового, впрочем, бортовой сьюд нам не сообщил. Невзирая на агрессивную атмосферу и постоянные бури, ландшафт на Самаэле менялся крайне медленно — должно быть, всё, что могло эродировать, уже давно стерлось в пыль и осело в глубоких трещинах коры, чтобы медленно сплавляться в пемзу. Как и полвека тому назад, клубились, сернокислые тучи, рассекаемые серебряными щитами листовых молний, бушевал вечный ураган в стратосфере, извергались вулканы, но на лике планеты все это, в сущности, не отражалось. Всё так же, как миллионы лет назад, зияли провалы океанских лож, вздымались горы, ветер нес пыль по иссохшим руслам древних рек. Солнечная машина работала, как и на Габриэле, вхолостую, бесцельно и бесполезно ворочая воздушные массы. Нужно было иметь воображение прекурсолога, чтобы предположить, будто эта адова печка создана намеренно и кто-то может обитать там, где дожди из олеума испаряются, не долетев до земли.
Планеты афро-типа (название пристало, невзирая на то, что Афродитой окрестили шарик вполне землеподобный — говорите потом о логике!) встречаются не так уж редко — на добрую сотню обследованных систем их найдено почти столько же, сколько миров, схожих с метрополией, и скорей всего если бы мы чаще отправляли лифтовозы к горячим звездам, вплотную подходящим к барьеру класса F5, то соотношение изменилось бы не в нашу пользу, потому что тусклые оранжевые карлики не дают достаточно УФ-излучения, чтобы спровоцировать потерю водорода. Но еще ни на одной из них ксенобиологи не обнаружили жизни. Даже знаменитые венерианские «ракушки» оказались естественными образованиями из смятого бурей полужидкого камня. Складывалось впечатление, будто приспособленная под чудовищные давления и температуры биохимия попросту невозможна, хотя самые дерзкие прекурсологи интерпретировали следы Первой волны Предтеч в незаселенной системе Проциона как свидетельство существования афро-жителей; остальные, впрочем, считали те же самые следы безнадежно разрушенными восемьдесят миллионов лет назад, при сбросе газовой оболочки нынешним белым карликом, а тогда — красным гигантом Процион-Б.
