И разъяснил очередной парадокс:
– В Российской Империи есть человек, который вправе нарушить или вовсе отменить любой закон. Каждый лично свободный подданный его императорского величества – а других у нас, слава богу, не имеется – вправе подать прошение на высочайшее имя, добиваясь справедливости. Раньше этот круг был уже, но последние шесть десятилетий дело обстоит именно так. Если закон несправедлив, царь может его просто обойти. В этом суть и смысл самодержавия. Ваш же президент подчинен закону не в меньшей степени, чем любой житель страны. Если закон несправедлив, ваши сенаторы и эти… конгрессмены должны собраться и либо исправить его, либо принять новый, который не будет иметь обратной силы. Несовершенство системы уменьшается, но за счет неимоверного разрастания законодательства, потому что предусмотреть надо каждую мелочь! Справедливости добиться таким способом нельзя, потому что точных решений этой задачи не существует, а ожиревший закон подавляет всякое стремление выйти за его рамки. Система задыхается под собственным весом. Никакое движение в ней невозможно. – Он вздохнул и добавил: – А все так хорошо начиналось. Сколько пунктов было в вашей Конституции – двадцать с чем-то?
– Мы бы никогда не допустили человека до такой безграничной власти, – пробормотала я.
– Власть царя не безгранична, – поправил Щербаков. – Ей пределом закон божий.
– Это не предел! – взорвалась я. – Ну чем он лучше других?! Да хотя бы вас?
– Царь не «лучше», – ответил русский. – Он выше. Это не одно и то же. Священник тоже не лучше любого другого человека. Но апостольская благодать дает ему власть вершить святые таинства, в то время как обычному человеку такой власти не дано.
Если подумать, это даже логично. Как и все, что говорит Щербаков, – очень разумно и совершенно нелепо.
– Будем считать, что я уловила аналогию, – пробурчала я.
– Но мы отклонились от темы, – заметил Щербаков. – После нашей беседы вам не стало легче нарушать закон?
– Хотите сказать, что наша благая цель оправдывает средства? – попыталась съязвить я.
– Не всякие, но кое-какие, – поправил меня русский. – Думайте об этом как о необходимой самообороне.
И тут я опять остановилась.
– Слушайте, Сергей, – проговорила я, внутренне сжавшись, – а какого черта вам это надо?
– Что – это? – переспросил он.
– Спасать президента вражеской державы, – пояснила я.
– Не вражеской, – педантично уточнил он. – Всего лишь враждебной. А во-вторых, как по-вашему, кто для России выгоднее на этом посту – Форд с его программой экономического соперничества или эти доморощенные вояки?
– Но одну войну вы уже у нас выиграли?
– Не мы выиграли, – вздохнул Щербаков, – а вы проиграли. Обещайте, что никому не скажете то, о чем сейчас проболтаюсь я.
– Обещаю, – машинально брякнула я и тут же опомнилась: – Совсем никому?
– Андрею можно, – смилостивился русский. – Вашим соотечественникам нельзя.
– Ладно. – Я скрестила средний и указательный пальцы. А вот и обманула!
– Войну проиграла ваша армия. Дезорганизованная, деморализованная с первых часов. Но если бы сопротивление продолжалось, еще неизвестно, как бы обернулось дело. Поймите правильно – мы бы все равно победили, даже если бы каждый ваш солдат сражался до последнего, Но что бы осталось после этого от Аляски да и от всей Земли – вопрос спорный.
Он поймал мой недоуменный взгляд.
– Вы не знали, что ваш генерал Поквелл хотел применить атомное оружие против армии вторжения?
– Но ваши крейсера уже стояли на рейде Фриско! – взвыла я.
– Нас бы такое не остановило, – резковато ответил Щербаков. – Но суть не в этом. Мы отплатили бы той же монетой втройне. И я почти уверен – Британия вмешалась бы хотя бы под тем предлогом, что лучеактивная пыль поражает канадских медведей. И что дальше? Вторая Мировая война? Всего два атомных взрыва, а Европе икается до сих пор – что было бы, начни мы швыряться бомбами направо и налево? Официально этого не подтвердят, но я знаю – были планы применить их против городов противника.
Мне стало плохо. Взрывы в Альпах и на германской границе унесли тысячи жизней, но взрыв над центром Фриско унес бы миллион.
– Мы не готовы к глобальной войне, – закончил Щербаков свою тираду. – Никто не готов. Если бы мы заподозрили, что война продлится больше трех дней, она бы не началась. И она была последней. Надеюсь и молюсь об этом.
– А иначе?
– А иначе последней будет следующая, – мрачно ответил русский, – Совсем последней.
Он оглянулся и немного посветлел.
– Тьфу, пропасть! Вот же наша машина, Кейт, видите?
На Аляске, значит, ему отбило военное мышление. Посмотреть бы на него тогдашнего. Что это был за гибрид Тарзана с Суперменом, если он в штатской модели страшнее нашего спецназа?
Федеральная территория Аляска,
14 марта 1975 года, пятница.
Сергей Щербаков
Ночь превращается в день.
Осветительные ракеты бьют в небо одна за одной, не дожидаясь, пока предыдущая выгорит до конца. Городок залит нестерпимым после ночной тьмы сиянием, тени не успевают лечь на снег, как их сметает очередной всплеск света. Защитники базы опомниться не успевают. Они, как застигнутые морозом мухи, вяло и бессмысленно шевелятся, а тем временем наши солдаты проворно занимают дом за домом.
Но долго так продолжаться не может.
– Вперед! – ору я, а ноги сами несут меня, согнувшегося, от укрытия к укрытию, руки сами, повинуясь заученому ритму, посылают то в одну сторону, то в другую предупредительный свинцовый плевок. – Вперед!
Так и хочется добавить «канальи», однако ведь не поймут. Все мы хотим жить вечно. Но это не главное наше желание.
– Вперед! Патронов не жалеть!
А там – вспышка, и разлетаются живописные обломки. Какой дурак стреляет из подствольника? Или это янки? Нет, они еще не отошли от потрясения, значит, надо скорей, скорей, пока не очнулись, еще быстрее…
– Вперед!
Все, каникулы кончились. Стоило одному янки очнуться, дать очередь из своей «модели 8А», и остальные пришли в себя, словно по команде. А мы еще не прорвались к дальнему краю базы, туда, где выброситься нельзя из-за рельефа – территория упирается в поросшие кривыми елками скалы. Стоит противнику сорганизоваться, собраться – и малой кровью мы не отделаемся.
– На раз-два, бегом – вперед!
Все как на учениях – первые номера падают в снег, прикрывая вторых огнем, а те мчатся вперед сломя голову, чтобы залечь за подходящим укрытием, неважно, каким, даже если это скорчившийся штатник, накрывший телом красное пятно на белом снегу.
– Пошел, пошел!
