Разгоревшийся вокруг бой, подъем на мостик и напутственный выстрел над самой головой, разумеется, не внесли успокоения в крохотные мозги «петуха». Вылетев из клетки, он в два прыжка достиг дальнего конца мостика, а третьим – махнул через ограждение…
…и приземлился прямо на спину одного из готовившихся к атаке британцев. Последовавший дикий вопль – пытаясь удержаться, «петух» располосовал матросу спину до костей – и, главное, запах крови стали последними соломинками. Пожалуй, даже бомба из мортиры, о которой так мечтал Отто Шнивинд, не смогла бы произвести в толпе британцев столь опустошительного эффекта, как этот обезумевший динозавр.
– Да проснитесь же!
Чья-то рука грубо трясла Обручева за плечо, вытаскивая из глубин тяжелого, кошмарного сна.
– Проснитесь!
Ученый с недоумением обнаружил, что будит его не легковозбудимый Никольский. Голос и рука принадлежали лейтенанту Злобину.
– Что случилось? – непослушными со сна губами прошлепал геолог, уже понимая – случилось нечто пугающее. На склоне над лагерем уже высились две пирамидки с крестами, и сколько их еще добавится, пока «Манджур» не вывезет выживших с берегов прекрасной Зеркальной бухты.
– Слушайте, – прошептал лейтенант, выволакивая Обручева из палатки.
Ветер стих. Чмокали по-старушечьи волны у берега. И доносились издалека выстрелы.
– Что… – начал было геолог и замолк.
Облачный полог поистрепался; сквозь прорехи в нем сочилось синюшное мерцание Зарева, бунзеновским факелом бившего из-за южного горизонта в зенит. С трудом удавалось отделить землю от моря в этом мертвенном свете, но там, где они сходились, вспыхивало и гасло пламя, отражаясь в воде. Было что-то месмерическое в виттовой пляске светлячков.
– Что это? – выдавил Обручев, уже зная ответ.
– Бой, – коротко ответил Злобин. – Боцманмат, полчаса на сборы. Все, что нельзя унести, – бросаем. Владимир Афанасьевич, вы больше всех нас бродили по окрестностям: в каком направлении нам двигаться?
– Но… зачем? – Мысли отказывались повиноваться. – Что там происходит?
– Англичане берут «Ильтис» на абордаж, – ответил Злобин. Кто-то из матросов зажег фонарь: рыжее пламя высветило пересеченное плохо зажившими, совершенно пиратского вида шрамами лицо лейтенанта и тут же погасло под сдержанную ругань боцманмата. Как всегда, обожженные светом глаза еще с минуту отказывались что бы то ни было видеть. – На месте капитана Нергера я бы открыл кингстоны прежде, чем сдать им корабль. У них это называется «сьюпримаси»: превосходство. Оставить претендентов на новые владения на берегу… или потопить. Взять на абордаж, отогнать на глубину и затопить там, чтобы канонерку никто и никогда не обнаружил. Хоть с водолазами ищи.
– А при чем тут мы? – Обручев понимал, что вопрос звучит глупо, но никак не мог уложить в голове происходящее.
– Мы свидетели. Этот капитан нарушил все законы если не человеческие, то божеские. А кроме того, если у англичан не выйдет их авантюра, то на берегу останутся уже две команды. И единственная их надежда на скорое избавление – это «Манджур». Если нас возьмут в заложники…
– Они не осмелятся, – прохрипел Обручев.
– В Трансваале им ничего не мешало, – серьезно проговорил Злобин. – И заложников брали, и показательные расстрелы устраивали. Я сам читал.
– Нужен лагерь на берегу, – вмешался Горшенин. – У входа в бухту. Чтобы «Манджуру» сигнал подать. Пока мы в море, а эта немчура – в луже, ничего они «Манджуру» не сделают.
– Во-первых, сделают, – напомнил лейтенант. – Это для океанского плавания у них угля не достанет. А так – раскочегарят машины, и вперед. Им даже орудия расчехлять не придется. Затянет наш «Манджур» под киль, как шлюпку. А во-вторых, чем мы будем питаться? На берегу нет дичи.
– А что с нашими запасами? – спросил Обручев, выходя из ступора.
– Плохо, – признался Горшенин. – Мы-то думали, что нас еще позавчера сменят. Хорошо, немного мяса добыли. Еще день-два протянем, а дальше только воду хлебать.
– Поэтому я и спрашиваю, Владимир Афанасьевич: где нам лучше разбить временный лагерь вдали от бухты?
Геолог задумался.
– С равнины у Жарковского ручья мы видели на горизонте возвышенность, – ответил он в конце концов. – Там должна быть вода, там может быть укрытие от хищников, и там определенно будет добыча. И это практически в виду берега: мы не можем позволить себе слишком от него удаляться. Но как же быть с «Манджуром»?
– Павел Евграфович, – громоздкая тень Злобина качнулась в сторону тощего и приземистого горшенинского силуэта, – возьмет пару человек и разобьет стоянку на скалах у входа в бухту. Главное, чтобы у них нашлось, из чего разжечь сигнальный костер. Здешнее дерево не горит толком.
В стороне, близ центра лагеря, откуда доносились команды и ругань вполголоса, послышался какой-то шум. Обручев машинально обернулся, только чтобы убедиться, что в предательском мерцании Зарева разобрать ничего невозможно даже за два шага. Геолог вздрогнул от холода. Что-то коснулось его щеки. Он поднял руку: под пальцами было мокро. В воздухе кружили, садясь на одежду и лица, одинокие, редкие снежинки.
– Хорошо, что застуднело! – жизнерадостно заметил Горшенин. – Вы скажите, ваше высокоблагородие, от холода здешние крокодилы, динозаврии то есть, в спячку не впадают?
Вероятно, Обручев бы изрядно опозорился, если бы из темноты не выступил дерганой тенью Никольский.
– Владимир Афанасьевич, Катя вернулась! – в полный голос заявил он.
– Что вы орете? – огрызнулся геолог. – Над водой голос далеко разносится.
– Особенно по ночам, – согласился зоолог, не понижая тона. – Да им не до нас, там такая стрельба, я вижу…
– Я бы на вашем месте опасался «черных петухов», – мстительно предупредил Обручев. – И стимфалид.
Рядом с Никольским показалась из темноты монументальная туша тератавра. Динозавр попытался отхватить у своего благодетеля полу шинели, но зоолог ловко вырвал обслюнявленное сукно из клюва жадной твари, сунув взамен ветку. Тварь захрустела, перемалывая сухой, волокнистый хвощ, точно укроп. Снежинки ложились на костяной панцирь и не таяли.
– Значит, не впадают, – заключил боцманмат. – А жалко. Так бы их, спящих, и на вертел. Зато мясо само пришло.
– Но ведь какая умница! – восхищенным шепотом продолжал Никольский. – Тупая-тупая, а поняла, что с людьми сытнее и безопаснее.
В голове у Обручева что-то щелкнуло, соединяясь, да так громко, что геолог не удивился бы, обернись кто на шум.
– Послания апостольские хорошо помните, Александр Михайлович? – спросил он, шагнув к меланхоличной зверюге. – К фессалоникийцам, например?
– Признаться, не наизусть, – ответил озадаченный зоолог. – А что?
Обручев поднял с земли брошенный кем-то матросский мешок и аккуратно повесил на торчащий из динозавровой спины шип. Катя даже не шевельнулась.
