Отказаться Карташ, может, и хотел бы – вовсе не тянет
впутываться в чужие игры и плясать под чужую дудку. Но деваться было некуда:
пришло время оплачивать счета. Нет, откажись он сейчас наотрез вести дела с
Кацубой и его ведомством – никто не станет неволить и запугивать. Просто от
него самого откажутся, его оставят без «крыши» над головой, один на один со
всеми проблемами, разбирайся, мол, сам, с тем, что наворотил, и с теми, кого
обидел. Добро бы дело касалось одного Карташа, но ведь оно и Машки касается не
в меньшей степени…
– Да какие там вопросы, – сказал Алексей, снова
закуривая. – Что мне положено знать, и так скажут, а что не положено,
выведать все равно не удастся… Но один вопросец, пожалуй, все-таки задам. А
дальше-то что, товарищ генерал-майор? Спустя означенные десять дней?
– Правильно подходишь к ситуации, старлей. Сразу вдаль
смотришь, в необъятное завтра, – сказал Кацуба, сам себе наливая водочки в
пластиковый стакан. – За это не буду отделываться общими фразами –
дескать, поживем-увидим, завтра будет завтра и все в таком духе. Выскажусь
вполне определенно. Имеешь право узнать, за что тебе стараться.
Поставив пустую пластиковую тару на газету, Кацуба закурил и
продолжил:
– Вот ты кто такой сейчас есть? А никто. Отверженный, как
говорил про таких товарищ Гюго. В твоих родных «вэ-вэ» ты числишься пропавшим
без вести, погнавшимся за беглыми зэками и сгинувшим в тайге. И этот, извиняюсь,
статус-кво тебя должен только радовать безмерно. Потому что если ты вдруг
внезапно объявишься, живой и веселый, то у твоих командиров появятся к тебе
вопросы, и среди этих вопросов приятных не будет ни единого. Ну и не мне тебе
напоминать, что вэвэшные командиры – наименьшее из зол, что могут свалиться на
твою ничем не прикрытую голову…
Кацуба вытащил удочку, опустил крючок на ладонь, придирчиво
осмотрел наживку, недовольно покачал головой, но ничего не стал делать, только
плюнул на червя – на удачу по рыбацкому суеверию – и закинул снасть обратно.
– Короче говоря, ежели все у нас пойдет тип-топ, то оформим
мы тебе тихое, мирное увольнение из рядов. Российский паспорт мы тебе уже
сварганили, заметь – безвозмездно, потом полюбуешься. Соответственно подчистим
и твою биографию. Например, таким образом: ты, наблукавшись по тайге, не в
шутку занемог и по этому поводу долго валялся в беспамятстве в одной из
районных больничек. Тогда ты у нас выйдешь в отставку форменным героем – как
же, потерял здоровье на службе родине. Опять же, если не согласен с подобной
перспективой – живи как нравится. Но есть, старлей, такое хорошее, заманчивое
слово: «внештатник». В нем слышится и надежда на долгосрочное сотрудничество.
– Уж не про Туркмению ли последний намек? – хмыкнул
Карташ. – Насколько я понимаю, интересы вашей конторы расположены главным
образом за пределами отечества. А поскольку из тех пределов я смогу пригодиться
наилучшим образом как раз в Туркмении…
– А это, дорогой мой, разговор уже для другой
рыбалки, – перебил Кацуба. – Сейчас же вернемся к городу-герою
Ленинграду, в который тебе выезжать уже послезавтра. И вообще у тебя давно уже
клюет, старлей, а ты сидишь ушами хлопаешь…
Вот откуда взялись на борту самолета, выполняющего рейс
Шантарск – Санкт-Петербург, двое пассажиров, мужчина и женщина. Оба летели
абсолютно легально, по своим документам – не шпиены же, чай, какие-нибудь и не
террористы. Их багаж, состоявший из спортивной сумки и чемодана, не смог бы
заинтересовать ни правоохранительные службы, ни воров – одно безобидное шмотье,
обычное для туристов. В общем, со всех сторон туристы как туристы. Даже в
мыслях ничего авантюрного и уж тем паче криминального.
Маша восприняла известие о поездке в Питер с прямо-таки
философическим безразличием. Ни обрадовалась, ни опечалилась, словно эта
поездка давно значилась в ее ежедневнике. Да и вообще, Маша переменилась после
всего, что с ними произошло. Наверное, и не могло быть иначе – когда молодая
девушка, совсем девчонка, попадает в такую мясорубку, она вряд ли останется
прежней. Рано или поздно облетит, как тополиный пух, романтическая шелуха, в
голове что-то обязательно щелкнет и переменится взгляд на мир. И тут обычно
происходит одно из двух. Или человек становится законченным циником, или к нему
приходит спокойное понимание простых, извечных истин, например, таких: первая –
если хочешь выжить, забудь о сантиментах и действуй так, чтобы сдох не ты, а
враг; и вторая – за просто так делиться с тобой никто ничем не намерен, зато
любой с удовольствием поживится за твой счет, и это нормально, и ты такой же,
поэтому надо договариваться с людьми по принципу «я тебе, ты мне»… ну и далее в
таком же духе. До простых истин всегда тяжело добраться – уж больно много
всякого хлама нагромождено поверх.
Карташ надеялся, что происходящее с Машей – как раз и есть
та самая переоценка себя и мира… хотя бы потому, что ему не хотелось, чтобы это
было нечто другое. Хотя бы из-за того, чем они занимались в туалетной комнатке ероплана.
И тут резкий крен «ЗИЛа»-«автозака» вышвырнул его из мира
воспоминаний.
Глава 2
С пометкой «бэ дробь эс»
Оказывается, левым передним колесом «автозак» вдруг ухнул в
коварно припорошенную снежком колдобину меж трамвайных рельсов, – да так
смачно, что Карташ едва язык не прикусил. Случилось сие, кажется, где-то в
районе Литейного моста, некогда носящего имя Александра Второго (о чем знали,
главным образом, почему-то гости Петербурга, но уж никак не большинство
коренных его жителей), да, скорее всего, возле Литейного, потому что этот
маршрут вроде был кратчайшим, но точно Алексей сказать не мог, – не
оборудован, вишь ты, «автозак» панорамными окнами для осмотра архитектурных
красот города на Неве, а две зарешеченные щели под самым потолком можно было
назвать окнами только по недоразумению. Но, в общем, судя по времени в пути,
они уже подъезжали…
Мотор натужено взвыл, фургон качнулся на рессорах, выбираясь
из ямы, и снова бодро покатил вперед.
Естественно, происшествие вызвало оживление среди десятка пассажиров,
в течение часа вынужденных довольствоваться тоскливым обществом друг друга в
запертой коробке «автозака».
– Эй, шеф, не дрова везешь! – по другую сторону тесного
прохода очень натурально возмутился брюнетик в коричневой куртке с лейбом
«адидас» – явственно с чужого плеча. – Че гонишь-то?
Водила «автозака», конечно, окрика не услышал в своей
кабине, но шутка пассажирам понравилась: заржали и захлопали. Кто-то от полноты
чувств хлобыстнул шутника по плечу. Но восторги, ежели приглядеться, были
далеко не искренними – истеричными какими-то. Как смешки в зале, когда на
экране очередной Крюгер вполне натурально потрошит очередную второстепенную
героиню…
– Это ты на него гонишь, а он просто торопится! –
работая на публику, ответил «адидасу» юнец в рваном на плече пуховике. Из
дырки, как из распоротой подушки, торчали перья.
– А я-то тут причем? – возмутился «адидас». – Я
никуда уже не тороплюсь! И остальные, кажется, тоже… Так, братва?
