Карташа в этот момент более всего беспокоило, правильно ли
он вел себя на допросах.
И ежели говорить откровенно, на допросах он вел себя далеко
не лучшим образом. А точнее – никак себя не вел. Соглашался не со всем, но и
отрицал не все. Хотя не соглашаться, откровенно говоря, было трудновато. Равно
как и отрицать. И все же, все же… Как гласит ментовской катехизис: «Раз
признался – значит, виновен». И неважно, какими путями из тебя это признание
выколочено.
Но ведь никто из Карташа признания и не выколачивал, вот в
чем хрень-то вся! Потому как и без выколачивания все было яснее ясного.
Алексей Аркадьевич? Именно. Место рождения? Адрес
регистрации? Фактическое место проживания? Место работы?.. И так далее, и тому
подобное, нудно и для дознавателя буднично… Рутина, одним словом. Заминка
произошла, лишь когда вдруг всплыло в сей задушевной беседе, что Карташ черте
сколько прослужил не просто во внутренних войсках, а именно в ГУИНе. Приказа
скрывать свое прошлое он от Кацубы не получал – вот и не скрыл.
– Ах, вот оно как, поня-атненько… – и, поколебавшись,
дознаватель нарисовал в уголке протокола две буковки, разделенные косой чертой:
«б» и «с».
– Да уж куда понятнее… – вздохнул Карташ. И спросил: – А что
это вы мне там такое написали?
– А это, Алексей Аркадьевич, – дознаватель был
устало-любезен, – означает «бывший служащий». Так, на всякий случай, не то
определят вас, вэвэшника, в камеру к отморозам, и ку-ку… – Сохранить лицо
Карташу не удалось, и дознаватель, почесав тупым концом ручки намечающуюся
плешь, тут же перешел к делу. – Ну-с, приступим. И как же вы, старший
лейтенант, докатились до убийства? Рассказывайте, чего ж теперь…
Убийство, ага. Вот тут-то и порылась собака.
Много за что можно было упечь Карташа в крытку, особливо
если вспомнить про его похождения по тайге и в Туркменистане… и уж тем более в
Шантарске. Но – убийство в Петербурге? Тем более, двойное?! Тем более,
убийство, которого он не совершал!
Ну, в общем… кажется, не совершал. Или все же?..
Как ни смешно это звучит, но Алексей понятия неимел, убил он
кого-нибудь или нет.
Может, убил.
Может, его подставили.
Однако все улики складывались именно так: он застрелил двоих
– питерского мачо с серьгой в ухе и его… его…
А, бля…
Около полутора суток Карташ промаялся в ментовке, не спал
вообще… и не потому, что злые опера не давали – давали, отчего же, просто не
мог уснуть; питался бутербродами с кофе, которыми то ли по доброте душевной, то
ли надеясь склонить его к сотрудничеству, угощал мент, уже не дознаватель,
другой – следак, наверное, пес их разберет. Душу менты мотали по полной
программе, выспрашивали и выпытывали, предъявляли неопровержимые доказательства
и показания свидетелей, угрожали, соблазняли послаблением, ежели напишет
чистосердечное, в красках рисовали картины пребывания в СИЗО, одна устрашающее
другой, – хорошо хоть, ногами по почкам не лупили и в пресс-хату не
сажали… наверное, потому, что все и так было яснее ясного. А может, и потому,
что Карташ был этим самым, как его – «б/с», «бывшим служащим». «Бэсником». В
общем, «бывшим своим».
Пребывая точно в тумане, Алексей рассказал все, что помнил,
знал и думал по поводу происшествия в питерской гостинице «Арарат». На
словесные провокации не поддавался, протоколы подписывал, лишь внимательно,
насколько мог, изучив каждое слово, от убийства, даже в состоянии аффекта
открещивался – шел, короче, в глухую несознанку… Но самое паршивое заключалось
в том, что где-то в глубине души он готов был согласиться с предъявленным
обвинением. Нет, на самом деле, если подумать объективно и беспристрастно,
Карташ действительно мог завалить обоих – в том состоянии алкогольного
опьянения, в коем он пребывал, совершается фигня и посерьезнее… И даже если
опьянение было наркотическим, если его специально накачали какой-то дрянью (а
именно так, по всему, и выходило), то сути это не меняло: мог убить, ох, мог. И
осознание этого было хуже всего. Было сильнее чувства безысходности, сильнее
ощущения потери.
Через день его перевели в ИВС
[4]
на улице
Каляева. Перевели… и четыре следующие дня напрочь вылетели из головы Алексея:
все это время он находился в полуобморочном состоянии. Карташ валился с ног от
усталости, но надолго уснуть все равно не мог. Измученный адреналином организм
требовал отдыха, но перевозбужденный мозг отключаться упорно не желал. Алексей
спал урывками – то проваливался в тревожную дрему, то вновь выплывал в
опостылевшую реальность.
Содержащиеся вместе с ним в том изоляторе рассказывали как
будто, что замести сюда могут аж на десять суток, однако к вечеру дня
четвертого нарисовался конвой, он расписался в какой-то прокурорской бумажке,
его и еще нескольких скоренько перегрузили в «зилок», где уже маялись такие же
бедолаги, и, – как поется в старинном шлягере: «На нары, бля, на нары,
бля, нары…»
А ведь ничто не предвещало грозу, как пишут все в тех же
романах. Все начиналось так хорошо, просто, ненапряжно и, главное, от них с
Машкой настолько ничего не зависело, что Карташ не чувствовал на себе ни
малейшей ответственности за исход дела, суть которого, к тому же, была для него
окутана непроницаемой пеленой секретности.
И вновь нахлынули воспоминания…
Глава 3
Будни шахматной пешки
Там, в самолете, следующим рейсом Шантарск –
Санкт-Петербург, он совершенно не представлял себе, в чем состоит высший смысл
полученного им от Кацубы задания. Это на киноэкранах или на страницах книг
супермены справляются со всем в одиночку: выкрадают секреты, кладут покойничков
штабелями, да еще и умудряются попутно охмурить пару-тройку красоток. Нет,
никто не спорит, разведчики-одиночки имеются и, не щадя животов своего и
чужого, бьются во благо родины, но… Но сколько неизвестных, неприметных,
заурядных людей обеспечивают их, одиночек, триумф! Аналитики, техперсонал,
наружка, прикрытие, бухгалтерия, шоферы, приманки, связные… да кого только нет!
Никто не посвящает таких людей в суть операции, да и вообще ни во что лишнее не
посвящает. Им дают конкретные, узко направленные поручения. Скажем, ровно в
восемнадцать сорок пять войти в третий подъезд дома пятнадцать по улице Ленина,
забрать пакет, спрятанный на втором этаже за батареей, отнести его на улицу
Карла Маркса и бросить в первую слева от автобусной остановки урну. Или,
допустим, поступает указание припарковаться возле памятника Пушкину. Не
заглушать мотор, держать включенным мобильный телефон, ждать звонка. Если до
трех часов четырех минут не позвонят и не скажут, что делать дальше – все,
отбой. Отчего да зачем все это делается, исполнителю не сообщается, об этом
знают лишь немногие – те, кто планирует и руководит, кто держит в кулаке все
нити.
Было бы смешно, если б каждой пешке гроссмейстер объяснял
свой замысел: дескать, я пошел тобой для и во имя, а на двадцать седьмом ходу я
принесу тебя в жертву, получив взамен инициативу, тактическое преимущество или
другую фигуру, если, конечно, от вас, пешка, не последует возражений.
