«Прожарка», баня, то есть, с местным колоритом: тугие
горячие струи, клубы пара, голые тела – некоторые синие от наколок…
Наконец, выдача матраца-одеяла-подушки-миски-кружки-ложки:
«распишись-ка». Прапор, который выдачей заведовал, наметанным глазом оглядел
небогатый прикид Алексея, хотел было предложить помощь насчет «продать-купить»,
но, наткнувшись на угрюмый взгляд, ничего не сказал.
Ну, вроде, все.
Оделись, выстроились, и в сопровождении усача гуськом
двинулись на свежий воздух. Шли недолго – до поста в этом же здании, где их уже
поджидал очередной камуфляжник с лейтенантскими погонами, такой же деловитый и
сурьезный. И все по новой: фамилия, за что определен в «Кресты» – и далее по
тексту. На вопрос за что сидишь «адидас» вскинулся:
– Да ни за что, командир. Ментам просто палку срубить надо
было, вот и повязали на улице, бля буду!
Сержант устало поднял взгляд и спросил:
– А по версии следствия?
«Адидас» тут же стух и проворчал, запахивая полы куртки:
– Ну, если по версии… То, как водится… грабеж. Это… группой
лиц по предварительному сговору.
– То-то…
После чего сержант споро распределил вновь поступивших
клиентов по корпусам, и разбившиеся на две группки, ведомые цириками,
постояльцы разошлись в разные стороны.
Через двор, в обход двухэтажного строения, по расчищенной
дорожке налево. Разговорчики в строю прекратились, все как-то прониклись и
осознали: вон она, последняя пересадочная станция, транзитный вокзал, откуда
некоторые отправятся дальше – в увлекательное турне по лагерям и «химиям», а
иным, дай-то бог, посчастливится не попасть на поезд и вернуться к обыденной
жизни… Молчали и конвоиры, и лишь снежок скрипел под ногами – «хрусть,
хрусть…». Темнел на фоне подсвеченного луной неба купол «Крестовской» церкви.
Вошли в корпус, тот, что расположен дальше от Невы;
скучающий человек в будке нажал кнопку, щелкнул замок, впередиидущий конвоир
открыл дверь – плексигласовую, помутневшую от времени и частых касаний плиту,
примастряченную к решетке, – позадиидущий дверь закрыл. Короткий коридор,
еще одна дверь…
И вот они в центре «креста», куда сходятся диаметральными
лучами отделения четырехэтажного корпуса. Наверное, Алексей должен был ощутить
что-то вроде смятения: он на перекрестке четырех дорог, где налево пойдешь – в
камеру попадешь, направо – то же самое, прямо-назад – аналогично… но разум
наотрез отказывался от символических аналогий и поэтических сравнений. Все было
прозаично и примитивно: пол, опять же, выложен плиткой, желто-красной, по
стенам тянутся металлические огражденные переходы, соединяющие между собой
галеры – коридоры с камерами, над головой натянута сетка, совсем такая же, как
в лестничных пролетах некоторых «сталинок» – во избежание случайного (а, скорее
всего, преднамеренного) падения вдребезги несознательных граждан.
Еще одна беседа с представителем племени надзирателей, на
этот раз беседа тет-а-тет, с ласковым заглядыванием в глаза, задушевная – сил
нет. Ни дать ни взять, на приеме у психиатра. Да и вопросики плешивый майор
задавал под стать психиатрским: ни о чем. Может быть, он и сам не вполне
въезжал, о чем спрашивает будто бы невзначай, между делом, за разговором. А
может быть, просто скучно парню, поболтать не с кем… Ну, типа: на зоне служил,
да, старлей? И как там? Ага… Куришь? И я тоже. А ты наш, православный?.. Да ни
к чему, просто так спросил. Кстати, в Чечне не был? А мне вот довелось, две
пули в бедре вот от мусульман окаянных… ну да ладно, не о том мы. Вот вижу, в
несознанку играешь. Это, конечно, не мое дело, совершал ты преступление или
нет, но на ментов-то зла не держишь, что укатали? Ну и правильно, у них своя
работа, у нас своя… Первая ходка, да? А тачку водишь? И я вожу. Ну да, гаишники
обурели вконец, а что делать – все кушать хотят, правда?..
И так далее. Наконец майор вздохнул, потянулся, сделал
отметку в какой-то табличке, заключенной в фанерную рамку, похожую на биту для
лапты, и кивнул ожидающему вертухаю:
– Давай-ка в четыре-шесть-*.
В сопровождении вертухая поднялись по гремящим ступеням на
третий этаж, сопровождающий отдал бумажки очередному охраннику. Охранник
посмотрел на Карташа одним глазом, как курица на зерно, и буркнул ворчливо:
– Прямо по галере до камеры доходишь, своими ножками, и там
останавливаешься, понял? Спокойно доходишь, понял? Нет у меня людей за ручку
тебя водить.
Чего ж не понять…
Карташ прошел по галере на ватных ногах, как будто в конце
его ждала «стенка», увидел трафаретную надпись на двери «46*» и послушно
остановился.
Кто именно его подставил, Алексей сейчас старался не думать.
Может быть, объект, для которого плела свою загадочную паутину контора
Глаголева, расшифровал Карташа и решил устранить помеху в лице старлея. Ну, при
таком раскладе, Кацуба, дай бог, вытащит… если, конечно, захочет… А вот ежели
так и было задумано во имя каких-то там высших целей, и посадка Алексея
является неотъемлемой частью Глаголевой схемы… Об этом размышлять не хотелось.
Карташ полагал себя реалистом и касательно гуманизъма конторы иллюзий не питал,
но – от этого легче не становилось. Так что на данный момент он знал только
одно – как, впрочем, и все попадавшие в аналогичную ситуацию, во все времена,
во всех странах на всех континентах: тебе не поможет никто, кроме тебя. Или
кроме совсем уж фантастической ситуации. В каковую, после всего случившегося (а
если откровенно, то и до), Карташ не верил.
– Лицом к стене повернись-ка, – услышал он за спиной и
ненароком оглянулся.
Сзади оказалась фигуристая тетка в форме, с забранными в
пучок непослушными волосами, подошла, пока Карташ мозговал о своей судьбинушке.
– Давай, давай…
Алексей повернулся лицом к бледно-зеленой стене.
Рыжая с грохотом провернула ключ в замке.
И Карташ мысленно вознес мольбу Господу, собрался, готовясь
к худшему. В том, что его ждут с нетерпением, распростертыми объятьями и,
весьма вероятно, заточками, сомневаться не приходилось: «тюремное радио»
наверняка уже сообщило, что к ним едет бывший вертухай. На перо, разумеется, не
поставят, но жизнь постараются устроить такую, что и гестаповские застенки
покажутся Французской Ривьерой, это к прокурору не ходи…
За все время службы при полкаше в комиссии по контролю за
исполнением наказаний, Карташ, хоть в тюрьмы ни разу не заглядывал, зато с
различными инспекциями посетил чертову тучу исправительно-трудовых учреждений;
бывал в «красных» зонах, наведывался и в «черные». Видывал ИТУ, где царит
форменный беспредел – либо со стороны оперов, либо со стороны контингента, без
разницы, – и ИТУ, где имел место быть относительный порядок. Да и сам
ведь, кстати, после истории с генеральской дочкой, после опалы вертухаил, –
слава богу, на вполне мирной и спокойной зоне… ну, если не считать, конечно,
финального «Пугачевского» бунта. Так вот, с инспекциями он объездил чуть ли не
всю страну, и везде, везде видел одно и то же. Поэтому сейчас Алексей ничуть не
сомневался в дальнейшем ходе событий, в том, что его ждет. Камера наверняка –
метров пятнадцать квадратных, рассчитанная душ на десять; камера, в которую
запихнуто человек тридцать. Авторитетные товарищи, ясное дело, расположились на
козырных местах, возле забранного решеткой окошка, отгородившись от прочих
ширмочкой или занавесочкой – границей, за которую переступать имеют право лишь
избранные да специально приглашенные – для разруливания каких-либо вопросов. У
них и холодильничек наверняка присутствует, а может, и телевизор имеется.
Прочие же вынуждены делить оставшуюся площадь «по-честному». Спать по очереди,
хавать по очереди. Зачмуренные тоскуют под нарами или возле параши. Воняет
сыростью развешенного в проходе бельишка, человеческим потом, табаком, чифирем.
Каждого вновь прибывшего, и Карташа в том числе, ждет «прописка» – жестокое и
унизительное испытание, устраиваемое верховодящими расписными (или же бритыми)
с целью определить статус новенького. И от того, как поведет себя этот
новенький, будет зависеть его дальнейшая судьба – что в хате, что, не приведи
бог, в лагере: станет он «петушком», «машкой», то бишь опущенным, станет ли
простым «мужиком» или же добьется уважаемого положения в «обществе» – пусть и
не будучи вором… А «прописывать» его будут не по-детски, это факт: смотри выше
пассаж о бывшем вертухае…
